Так и есть, он удалил (или она сама удалила?) все, что связано с ней и с ее страницей. Мой пульс учащается, живот сводит от чувства, которое я принимаю за волнение, но в последнее время не уверена, что это оно. Как бы то ни было, я победоносно выкрикиваю: «Ха!», кладу телефон в задний карман и улыбаюсь.
И тут вспоминаю о коробках.
Барахло.
Кто знает, какое барахло там, внутри? Наверное, не очень важные вещи, раз мы подписали их вот так: «Барахло». Поэтому я не открываю коробки, а, наклонившись вперед, тащу их к входной двери. Согнувшись, обхватив руками нижнюю коробку, я продвигаюсь вперед и слышу, как в замке поворачивается ключ.
– Эй! – кричу я. – Мистер Дубровски! Я здесь, уношу коробки. Мне написала сестра, я знаю, что сегодня надо выехать.
Слышу шаги, а потом вижу кроссовки, и джинсы, и футболку с принтом Wired2Go.
– Это я, – говорит Шон. – Дубровски мне позвонил.
Шон стоит передо мной, на пороге нашей старой спальни, нашей старой жизни, хотя теперь все изменилось.
Это я, говорит он. Как будто я должна была его ждать, как будто в его сообщении было намерение переписывать правила снова и снова.
Он вытягивает руки и освобождает меня от тяжести коробок, легко водрузив их поверх своих, решив взять на себя ношу за нас двоих.
– Мой рейс отменили, – сообщает он. – Я должен был приехать раньше, чтобы помочь. Но, надеюсь, не слишком опоздал.
Мы идем в Hop Lee, как раньше, и заказываем слишком много китайской еды и яичных роллов, как раньше, разве что не целуемся в надежде заполучить бесплатный ролл. Просто сидим в углу у окна, и я думаю, как начать разговор с собственным мужем. Шон возится с телефоном, что-то быстро печатает, потом удаляет, потом печатает что-то еще, наконец откладывает телефон и говорит:
– Ну вот.
– Ну вот, – я нервно смеюсь, хотя смех скорее напоминает стоны мула в неволе. – Вообще-то я тебя не ждала. Твое сообщение было не очень-то информативным.
– Нет, – он молчит, как будто я должна понимать, о чем он хочет меня проинформировать. Открывает упаковку хрустящей лапши – упаковка шуршит в нависшей тишине; высыпает немного в руку и наконец заявляет:
– Я понял, это глупо. То, что мы делаем.
– А что мы делаем?
– Не знаю, – он рассматривает лапшу в руке, вместо чтобы есть.
– Я думала, ты этого и хотел.
– Да, хотел, – признает он. – Но я был идиотом.
– Тебя бросила Эрика Стоппард? – спрашиваю я внезапно, слишком внезапно, чтобы понять смысл моих слов и тайну, которую они выдали.
– Что? – У него изумленный вид, потом просто удивленный, потом довольный. – Ты следила за мной? На «Фейсбуке»?
– Ну… твоя страница по-прежнему у меня в закладках. Так что и следить не пришлось.
– Все нормально, – он машет рукой, – ничего страшного.
Я открываю свою упаковку лапши для супа и думаю: значит, он за моей страницей не следил? Затем он говорит:
– Нет… мы с Эрикой… просто работаем вместе. Ничего такого.
Его слова достаточно определенны, чтобы я почувствовала себя глупо, если стану задавать еще какие-нибудь вопросы, и недостаточно определенны, чтобы я вообще поняла, о чем он говорит. Эрика Стоппард – все равно что наша вышеупомянутая коробка с барахлом.
– Так ты вернулся, – говорю я наконец.
– Как видишь, я здесь, – отвечает он.
– Потому что сам того захотел или потому что позвонил Дубровски?
Он вздыхает:
– Дубровски позвонил… ну я и сам захотел. Вообще глупость я придумал – с этой паузой в отношениях.
Люси приносит яичные роллы и суп с кусочками яиц.
– Что это вы такие грустные? Вы же всегда такие влюбленные! Хочу посмотреть на вас влюбленных! – Она изображает поцелуи, мы оба неловко улыбаемся, и я посылаю Шону воздушный поцелуй, а он весьма глупым образом делает вид, что поймал его; Люси непонимающе смотрит на нас и произносит:
– МуШу будет через пять минут, – и уходит.
– Так ты говоришь, у нас все в порядке? – спрашиваю я, когда она уходит. – Просто ты заявляешь это ни с того ни с сего, и я порядком обескуражена.
– Видишь ли, Уилла, – он некоторое время рассматривает яичный ролл, а потом поливает его утиным соусом. – Я вел себя как засранец. Не знаю, зачем
