кто наступал, и снова напустил «кровавый туман». Сивучи с левого фланга завязли. Очередное заклятие «багрового восхода» сожгло самых отчаянных. Давление с их стороны ослабло, но они стали стрелять в меня из луков. Четыре «торнадо» одно за другим обрушились на смельчаков, и их разметало по полю. Стрелки сбивали своих товарищей и давили их на своем пути.
Наступательный порыв сивучей был сломлен, они, разрозненные и ошеломленные, по одному и кучками перешли к обороне. Я оглянулся. Грыз выправил положение, и отряд, ударивший им в спину, оказался в полном окружении.
Грыз почувствовал, как давление противника ослабло, и увидел, что левый фланг противника рассеян, но с тыла двигается плотная группа примерно в сотню воинов, чтобы атаковать.
– Оргрит! – крикнул он сотнику. – Поворачивай свою сотню и ударь вон по тем врагам! – Он показал на накатывающую лавину противника, впереди которой летел какой-то орк, яростно рубивший топором направо и налево.
Грыз развернул быка и устремился ему навстречу. Он тоже вырвался вперед своих воинов, и два орка, оскалившись, как саблезубые тигры, неслись друг на друга. Грыз видел, что воин юн, и, подскочив к нему, занес топор, показывая, что рубанет сверху, и открывая левый бок, но это был ложный прием, который должен был заставить противника открыться. К его удивлению, юноша на уловку не поддался. Ногой, вытащенной из стремени, он ударил Грыза, заставляя опустить щит, и следом ему в живот полетело параллельно земле лезвие топора. Это был коронный прием Грыза, но у гаржика не было времени размышлять об этом. Подставив щит под углом, он отклонил удар и сам ударил ногой, ткнув топором в лицо юноши. Тот не стал прикрываться щитом, он уклонился и перехватил древко топора рукой. Их оскаленные физиономии приблизились друг к другу.
– Сын!
– Отец! – одновременно прозвучали два слитных удивленных возгласа.
Орки вцепились в топор и закружились на месте.
– Сынок, Шыргун! Ты стал славным воином, – рыча и пытаясь вырвать топор из цепких рук, похвалил сына Грыз.
– Тебе спасибо, отец, ты меня учил, – не отпускал топор молодой орк.
Они не видели, что происходит вокруг. Их быки прижались друг к другу боками, тяжело дыша, и кружились на маленьком пятачке.
Битва вокруг них прекратилась. По традициям орков, когда сошлись два предводителя, сражение на это время замирало. Чей предводитель возьмет верх, того и победа. Отец орков отдал победу сильнейшему, пусть даже он представлял проигравшую сторону.
В этих традициях было зерно своей логики. В предводители избирались лучшие, и схватка этих орков прекращала взаимное истребление, сохраняя жизнь мужчинам, дабы не оскудела степь и племена не вымерли.
– Такие воины нужны нашему господину, – довольно осклабился Грыз. Он был горд, что его юный сын возглавил атаку сотен орков противника и они пошли за ним, признав его превосходство.
– У орков только один господин! – прорычал юный орк. – Это Отец орков! Ты нашел себе ложного бога, отец!
– Ты молод и многого не понимаешь, сын, – толкая его плечом, ответил Грыз. Он почувствовал силу рук Шыргуна. Тот крепко держался за древко, не уступая отцу.
– Может быть, я и молод, но я не пришел убивать воинов своего племени. Я пришел умереть за них. За мать, за сестру. Ты помнишь о них?
– Помню, сын, и сердце мое скорбит, но я отверг себя! Свое родство! Отверг не по своей воле, а по воле Отца орков. Сивучи согрешили и огорчили его, поэтому я здесь.
– Я здесь, чтобы доказать тебе, что ты заблуждаешься. Отец любит нас, и мы победим! – Лицо Шыргуна стало серым от натуги. Бороться с отцом было немыслимо трудно.
– Ты уже проиграл! – засмеялся Грыз и выпустил топор. Подхватил левой рукой пошатнувшегося сына. А правой резко ударил его в челюсть.
Клыки Шыргуна громко клацнули, его глаза закатились, и топор стал скользить, стремясь выпасть из его рук.
Грыз ловко подхватил свой топор. Сдернул сына с седла и перекинул безвольное тело через луку седла.
Налитыми кровью глазами оглядел безмолвное поле боя и, подняв вверх свой топор, победно проорал:
– Худжга-а-арх!
Сотни глоток подхватили боевой клич, и над полем разнеслось торжествующее:
– Худжга-а-арх!
Побежденные сивучи, сгорбившись, покидали поле боя. Сражаться дальше не имело смысла, это лишь разгневает Отца, который показал, на чьей он стороне. Ни смелость, ни отчаянная жажда победить или умереть, ни подвиги на поле брани не смогли переменить его воли.
Они уходили, понимая, что становятся добычей для других племен. Скоро те как коршуны слетятся, чтобы поживиться падшими. Слава сивучей прошла, как исчезает утренняя роса на траве при восходе светила. Теперь каждый был сам за себя.
Я смотрел на поле брани. Трупы, порубленные и сожженные, усеяли пространство, куда мог дотянуться взгляд, стоны раненых и жалобное мычание покалеченных быков, ликующие вопли победителей – вот что я видел и слышал, и это меня не радовало. Я не был готов к таким жертвам и почти со слезами на глазах, со скорбью в сердце взирал на дело рук своих. Нет, не созидатель я. Это точно. Я – разрушитель!
