память истеричного и впечатлительного юноши. Пэн постановил, что его семью никто и никогда не повесит на крыльце собственного дома, как повесили семью Дэниела Азарры по прозвищу Светлячок. Лучше уж устроить эффектное огненное погребение и своим, и чужим, а если придется уносить ноги, так пусть никто чужой не поселится в опустевшем доме, с такой любовью построенном.
Глупцом был этот Пэн… Суетился, месил раствор, таскал взрывчатку и не мог понять, что главная бомба, заложенная под семью, – он сам.
Впрочем, мне те давние проблемы глубоко безразличны… И взрывчатка, и «Пещера» – безразличны. Я всего лишь выполняю приказ и жду, когда Он закончит медитацию и позовет меня.
…Странно, но собранные здесь необходимые в хозяйстве мелочи, порой достаточно ценные, – все целы, все на своих местах. Цокольный этаж не тронут ни мародерами, ни кем-то еще.
Вдвойне странно, если учесть, что двери не заперты, а ворота так и вовсе распахнуты. Но меня тревожит не эта странность, а Его последние слова. Неясной тревогой и опасностью веяло от них… Даже обреченностью, если в отношении Его уместно такое слово.
Но оно неуместно. Пока рядом Петр, Его десница и меч в ней, – неуместно.
Даже без Аделины за плечом (она с нами отчего-то не отправилась) мне достанет сил, чтобы сокрушить любого врага… А не хватит – позаимствую у Человека, сам Он никогда не осквернит рук убийством.
Ну а я Петр. Десница и меч. Такое уж мое служение…
Зов из оранжереи пока не звучит, я поднимаюсь наверх и вижу: поспешил, не все здесь осталось в целости и сохранности… Оружейный сейф вскрыт – грубо, газовым резаком, внутри пусто. Наверное, полиция потрудилась после завершения памятной битвы, изъяла все стволы. Но мне не жаль пропавшего оружия. Пропала бы взрывчатка – тоже бы не жалел. Для нынешнего Петра – детские игрушки. Пистолет с присосками и деревянная сабелька.
Сравнение с детскими игрушками вызывает улыбку.
И я улыбаюсь…
И в этот миг меня НАКРЫВАЕТ.
…улыбаюсь, я давно мечтал о таком подарке, пистолет – вау! класс! – совсем как у Робокопа, только стреляет присосками, но если убрать дурацкие резиновые нашлепки, приделать смазанные ядом иголки, то можно будет пойти в Зону, не опасаясь ни злых людей, ни бродящих там чудовищ, спасибо, мамочка, ты у меня лучшая, да, да, Петушок, ты тоже у меня лучший, ты самый мой единственный и ненаглядный, да, Пит, только медленно, не спеши, у меня это в первый раз, а ты знаешь, что у тебя девять прыщиков на заднице? а на моей ровно семь, магическое число, и это очень здорово, да только тебе кто-то наврал о любви и браке, девочка, это делается немного не так, Лия, и по обоюдному согласию, у людей по крайней мере, так что я не позволю тебе сдохнуть, Дракула, не мечтай и не надейся, не для того мы сюда плыли, и шли, и ползли по трупам врагов, чтобы ты так вот взял и сдох, будешь жить, Питер Пэн сказал, и давай считать: все, что случилось сегодня ночью, нам обоим приснилось, так будет проще, я был не совсем я, а ты была симпатичная и мохнатенькая… симпатичная и мохнатенькая… симпатичная и мохнатенькая… симпатичная и мохнатенькая… сим…
Вот дерьмо…
Железный сталкер Питер Пэн валяется, как куча навоза, лежит носом в пол, и по хрен ему, что какая-то тварь влезла в мозги и шарит там, как в своем кармане, перемешивает воспоминания, как суп большой поварешкой, и в котелке моем уже такая каша, такая окрошка, что мама не горюй, и если не пресечь немедленно, однозначно съеду с катушек, нельзя одновременно ощущать-вспоминать себя и пятилетним, и пятнадцатилетним, и хрен-еще-знает- каким, это прямой путь в палату с мягкими стенами…
Злость и отчасти страх перед психушкой поднимают меня на ноги. Понимаю, что ментальная атака уже завершилась, однако это не повод оставлять ее безнаказанной.
Я дома, в Надино. И атака шла отсюда, из нашей с Наткой супружеской спальни, – не знаю как, но я прекрасно это чувствую.
Спешу туда. Рука привычно нашаривает на поясе кобуру. Кобуры нет. И одежда чужая, не моя. В памяти зияет провал, это очевидно. Совсем не помню, что делал перед тем, как прихватило и рухнул на пол… Ладно, позже. Ликвидирую причину, а потом займусь следствиями, и прорехами в памяти, и прочим.
Дверь в спальню приоткрыта. Врываюсь, тут же прыжком ухожу с линии огня. Никто не стреляет, но я вскакиваю на ноги, готовый ко всему…
Натали. Лежит поперек супружеской кровати, одетая в камуфляжную униформу, странно, никогда не любила таких нарядов… Вернее, не совсем целиком лежит – ноги свесились на пол.
Рядом с ней на покрывале – пистолет, «Глок», моя любимая модель… И записка – крупные буквы на четвертушке бумаги.
Она… она… хватаю руку, пытаюсь обнаружить пульс, параллельно взгляд скользит по ее лицу, по телу в поисках пулевого отверстия и следов крови.
Крови нет. Пульса тоже. Потом обнаруживается – неимоверно слабый и редкий.
Жива… У-уф…
Но лицо Натки… Исхудавшее, лет на тридцать постаревшее. Заострившимися чертами любимая женщина напоминает покойницу, лежащую в гробу.
Знакомая картина… Выплеск аномальной энергии – и не просто на пределе сил, а далеко за их пределами. Тут горсткой «энерджайзеров» не
