отделаешься, если дело закончится всего лишь месяцем в клинике, под капельницами, – считай, повезло.
Надо немедленно звонить Эйнштейну, пусть бригада медиков срочно выезжает из Тосно и во весь опор сюда, с сиреной и мигалкой… Да что же за чертовщина? Где мой телефон?!
Телефона нет, я ощупываю карманы Натки – тоже нет, оглядываюсь вокруг в поисках хоть какого-то мобильника, хоть чего-то, способного на звонок…
Бумажный квадратик рядом с пистолетом цепляет взгляд. Притягивает как магнитом… Внезапно понимаю, что должен прочитать записку. Немедленно. Отложить все и прочитать. Это главное. Это важнее всего.
Не разбираюсь с причинами своего порыва – беру и читаю.
Буквы крупные, почти печатные – писала Натка, сто пудов, ее скоропись почти нечитаемая, только сама и может разобрать свои каракули, а для других пишет так, крупно, тщательно вырисовывая буквы.
Текст такой:
УБЕЙ ЕГО. ЗАСТРЕЛИ. ЕСЛИ НЕ ПОЛУЧИТСЯ – ВЗОРВИ ВМЕСТЕ С НАМИ. ТАК БУДЕТ ЛУЧШЕ. ЛЮБЛЮ. Н.
И вот тогда-то я все окончательно вспоминаю. И кто я, и зачем я здесь, и что было со мной в последние месяцы…
Вспоминаю – и не могу поверить воспоминаниям.
Да и как поверить?!
Бред какой-то…
Плащ стоял все там же, у альпийской горки с кальварией, спиной ко мне.
– Петр, ты… – начал говорить Плащ, начал поворачиваться.
Я выстрелил, крайне сомневаясь, что из этого получится что-то путное… Видел в Апрашке, как его чуть ли не в упор расстреливали из УОКа, да не больно-то расстреляли. Даже три тонны взрывчатки… увеличивают шансы, спору нет… но все же не дают полной гарантии.
К моему изумлению, пуля ударила его в плечо, окончательно развернула, отшвырнула на альпийскую горку. Три следующие пули я всадил уже в лежащего.
Как просто…
Мать моя Зона, как просто и примитивно все завершилось…
Где финальный обмен патетическими монологами? Где долгая эффектная схватка один на один?
Пиф, паф, готов… Даже немного разочаровывает такая заурядная развязка…
Стрелял я по конечностям. По всем четырем… Плащ был нужен мне живым. Вернее, не мне, а людям с большими звездами на погонах, сидящим в высоких кабинетах. И людям в штатских костюмах, сидящим еще выше, Плащ тоже весьма интересен, особенно своим долголетием и фиксацией выбранного возраста. Когда имеешь в жизни все, что душа пожелает, стареть и умирать особенно обидно.
Бабуин, помнится, пригнал целую армию элитного спецназа на Садовую, рискнул всем, лишь бы заполучить Плаща, – и облажался, все проиграл. А я выиграл.
Надеюсь, что за такой трофей мне спишут все: и грехи Питера Пэна, и грехи примаса Петра. А если чем-то согрешу в будущем – и это спишут. Прямо сейчас, авансом. И повесят на грудь Звезду Героя, и тут же, после краткого перерыва на фуршет в узком правительственном кругу, повесят вторую Звезду, и отольют мой бронзовый бюст, и, как полагается, отправят на родину дважды Героя, в хармонтскую Зону.
На последнем, впрочем, не настаиваю. Бюст неплохо украсит наш сад в Надино.
В «Глоке» оставался последний патрон, пятый.
Пистолет показался мне смутно знакомым – я проверил содержимое его магазина, прежде чем спуститься в оранжерею, и убедился: так и есть, тот самый, чей выстрел выплеснул на стенку гениальный мозг Эйнштейна. «Глок» с последними пятью патронами остался лежать в «бардачке» «одноразки», когда я поспешно уносил ноги из Надино.
Натали нашла его и пристроила к делу, но припасти к нему новых патронов не додумалась. Хотя как знать, может, значение имели только эти пять, несколько месяцев пролежавшие поблизости от мощнейшего конфигурата.
В любом случае последний патрон стоило поберечь.
Надо было подойти, стреножить потерявшего сознание Плаща, найти какое-то средство связи, вызвать подмогу…
Я застыл на месте. Казалось, и неподвижность его, и кровь, текущая из ран, – все гнусное притворство. Подойду, и мне не поздоровится. Широко, крестообразно раскинутые руки взметнутся, вцепятся в глотку, и…
Ты идиот, Питер Пэн!
Тугодум и тормоз!
Все способности, полученные зомбированным Петром-примасом от ублюдка в плаще, – при тебе, никуда не подевались.
Так что стоишь пнем, не пользуешься?!
