Наши походы в токан участились, а мальчишки даже в деревне перешептывались у меня за спиной. Сказать, что это задевало меня, – ничего не сказать. Я видела, как преображались мои подруги в двенадцать-тринадцать лет. Мне тогда казалось, что вместе с растущей грудью что-то ломается у них в головах. Еще вчера залезть на яблоню было отличной идеей, и вот на следующий день они сидят и только и говорят, кто из мальчиков симпатичнее да какой узор этим летом считается самым модным. Меня пугало взросление, и я отчаянно цеплялась за Береха и его компанию, а те настойчиво выдавливали меня из своего секретного кружка.
Наконец в один из тихих вечеров, когда родители были дома, мы с братом забрались подальше от их глаз на пыльный чердак. Я решила, что пора заканчивать эту игру в секреты. Берех что-то увлеченно рисовал пальцем на пыльном полу, а я, вооружившись веником из сушеного дикого хвоща, встала над ним.
– Ну-ка, выкладывай, что вы делаете с Эшемом в токане, братец, иначе тебе не поздоровится!
Берех был старше, но тонюсенький и слабее даже нашего кота. Я же была крепкой, здоровой и дралась, как Войя. Поэтому, поняв, что я настроена серьезно, он выложил мне все от и до. Оказывается, заокраинец учил деревенских ребят чтению и письму. Я уже собиралась завопить: «Да ты брешешь!», как Берех отодвинулся и показал, что он выводил в пыли: закорючки, загогулины… буквы. Без сомнения, мой брат умел писать.
Это поразило меня. Хотя наша деревня и считалась богатой, но тех, кто владел грамотой, можно было перечесть по пальцам. Да вру, хватило бы и одного пальца – читал у нас только богач Тонбо. Только у него дома была одна книга на всю деревню – какой-то из трактатов Святой Сефирь. Я видела однажды эту тонкую книжку через грязное окно его дома. Он читал трактат семье за ужином, а я поражалась, как роскошно выглядела обложка книги, выложенная янтарем из Тонхи и рубинами с севера. Тогда мне показалось, что столь тонкие листочки недостойны настолько пышного облачения. Но внук Тонбо потом рассказал, что сама книга – именно эти жалкие листочки – по цене в несколько раз превосходила свой переплет.
Неудивительно, что о людях, умеющих читать и писать, мы всегда говорили с особым благоговением. В детских головах прочно засело, что это дар и талант, присущий только очень богатым или достойным людям. Но неумытые ока? Мои мальчишки? Я была одновременно и в ужасе, и в восторге. Пусть не я сама, но мой брат стал носителем тайного знания. Уже одно это заставило меня надуться от гордости, словно рыбий пузырь. И я, конечно же, хотела знать все подробности. Много ли у Эшема книг? Откуда они у него? О чем в них написано? Берех, видя мой энтузиазм, перестал скрывать эту тайну и начал ей похваляться. Рассказал, как Леди Удача тайно учила сына, как скрывала свое увлечение от соплеменников. Оказалось, что читать у ока запрещено, – это страшный грех. Но Эшем и Леди считали, что их народ заблуждается, и хотели поделиться своими знаниями с мальчиками из деревни.
После того как я раскрыла тайну моего брата, он успел сходить в токан еще раз или два. А потом произошло ужасное.
Как сейчас помню, я лущила купленный матерью горох, когда Берех ворвался в комнату так, что чуть не снес дверь.
– Там Рэйлин… Он… Там такое! – И брат отчаянно разрыдался.
Мы с Берехом и нашими родителями выбежали из дома. Возле крыльца старосты уже собралась приличная толпа. Сизоносый отец Рэйлина, главный деревенский забияка, держал заплаканного сына за предплечье и тряс его, будто набивную игрушку. Не проходило и дня, чтобы папа Рэйлина не напивался. Они были самой бедной семьей в округе, отчасти поэтому мальчик рос таким задирой. Ему приходилось выбивать уважение из сверстников кулаками. Однако и он состоял в тайном кружке чтения Эшема…
– Ну, говори, – ревел белугой отец Рэйлина, – этот грязный ока трогал тебя? Где он трогал тебя? Здесь? – Он схватил сына за промежность и сжал с такой силой, что мальчик заплакал еще горше.
– Бил… трогал… да. – Рэйлин не выглядел искренним, а лишь напуганным. Своим отцом, вниманием, публичным унижением. Он не говорил правду, а просто хотел, чтобы от него отстали и отпустили. Но его отец только начал.
– Этот грешник трогал моего мальчика! Он щупал его! Они все – грязные растлители! Мы что, спустим им это? Мы что, позволим, чтобы они и дальше насильничали наших детей?!
Ему ответил нестройный гул голосов. Даже наши родители, иногда нанимавшие ока работать в полях и довольно тепло отзывавшиеся о них, выглядели встревоженными. Я стала матерью троих и много позже поняла, почему достойные люди нашей деревни схватились за оружие. Страшно, когда твоему ребенку что-то угрожает, этот страх каленым железом выжигает имя виновного в твоей душе. И даже если ты не до конца веришь в произошедшее – ты сделаешь все, чтобы уберечь детей от смутной угрозы.
Но тогда я была в ужасе. Эшема обвиняли в насилии и растлении, а эти слова четко связывались в моей голове с девушками и тем, что им угрожает. Я не нашла ничего лучше, как выступить в защиту ока, подобрав, по моему мнению, самые правильные слова.
– Эшем ни в чем не виновен! – крикнула я со своего места. – Он даже никогда не приглашал девочек из деревни! Он всегда звал только мальчиков! Он любит только мальчиков!
И этого было достаточно, чтобы подписать Эшему приговор. Стараясь защитить своего друга, я, сама того не желая, накинула ему на шею пеньковую веревку. Растлитель, развратник, грешник. Эти слова повторяла толпа, направляясь в токан. Мы живем в том странном мире, где чужак, снасильничавший твою дочь, остается понятным тебе мерзавцем. Но если он посягнул на твоего сына, то храни его боги от родительской ярости.
Конечно же, Эшем не трогал и никогда не тронул бы ни мальчика, ни девочку из нашей деревни. У него была симпатичная невеста-ока, а самое главное, он смотрел на наших мальчиков даже не как на сверстников, а как на учеников. В тот день они повздорили и даже подрались с Рэйлином. Наш задира
