хочу.
От такой откровенности Артем растерялся.
– Кого… любить?
– Балбес, – повторила Лана. – Кого-кого… все вам объяснять надо?
Повернулась и ушла – в очередной раз озадачив его. Артем остался стоять, как полный идиот. Что они вечно хотят сказать, эти женщины? Кто-нибудь понимает?!
Где бы найти переводчика с женского? Хотя бы на полдня.
Он вздохнул. Положил метлу и – встал на изготовку. Значит, рондад.
И в следующий миг застыл с открытым ртом – потому что Лана вернулась. Деловитая. Решительная.
– Ты немного не так делаешь. Смотри, – она показала. Артем поразился, насколько ярким и красивым получилось у нее простое вроде бы движение. Он зааплодировал. Вот это рондад, так рондад. Классный.
– Ух, ты! Круто.
– На кураже надо делать, – объяснила Лана. – Это главное у нас – кураж. Запомни.
– Кураж?
– Изначально «храбрость» с французского. Но у нас, в цирке, это слово вмещает в себя намного больше. Без куража нет артиста. Твой кураж заводит зрителя, заставляет сидеть как на иголках, переживать, нервничать и трепетать вместе с тобой. Кураж – наше все. Техника очень важна, само собой. Без нее никуда, поэтому и трудимся целыми днями, но… В общем, слушай, красавчик. Поймаешь кураж, станешь артистом.
Она назвала меня «красавчиком», подумал он.
– Ты меня вообще слушаешь?
– Что? А, да! Конечно… А если не поймаю? – Артем вдруг вспомнил досадные попытки сделать тот или иной элемент. Неудачные этюды.
– Ну, – акробатка пожала плечами. Лукаво улыбнулась: – Жизнь артиста полна разочарований. С метлой, я смотрю, ты уже почти сроднился. Очень органично.
– Иди ты, – сказал Артем беззлобно и улыбнулся.
Несчастное сегодня утро, подумал Артем. Несчастное.
В следующее мгновение Дворкин пошатнулся – и упал с трапеции.
Звук удара – негромкий, четкий. Как щелчок.
Артем услышал нарастающий крик – и вздрогнул, выронил мячики. Они желтыми пятнами раскатились по голому бетону.
И тоже сорвался, побежал. Кажется, это все. Это катастрофа. Это…
– Что случилось?!
Крик нарастал.
Циркачи подбежали к упавшему Дворкину. Суеты не было. Паники тоже, но тяжелое предчувствие накатывало на Артема, как волна.
Снова вспомнился сон – вода, густой колыхающийся сумрак, гигантский угорь с серебряными глазами. Пасть раскрывается… она полна зубов…
Артем дернулся. Ощущение мира вернулось.
Циркачи уже подняли Дворкина на руки и понесли.
– Расступитесь! Расступитесь! Доктора!
Вечернее представление.
Питон вышел со сцены мокрый, ему бросили полотенце. Он вытер шею, лоб, виски, промокнул подмышки. Блеск его мощного тела казался преувеличенным, ненатуральным.
– Сегодня хорошо встречают, – сказал Питон и замолчал. С первого взгляда силач понял, что творится что-то неправильное. Циркачи молчали.
Питон медленно вышел на свет, моргнул. Оглядел притихших артистов.
– Почему здесь никого нет? Опять играете в карты за сценой? Всех уволю, – силач говорил негромко, но с чувством.
Все молчали.
Гудинян продолжал жонглировать монетой. Перекидывал с костяшки на костяшку, перебрасывал над головой, ловил и позволял ей исчезнуть.
– Где Дворкин? – спросил силач, не глядя на него. – Кто его видел?
– Еще бы его кто-то видел, – Гудинян остановил бег рук, монета замерла. – Это ж такой фокус, хрен повторишь. Или идиотизм.
Питон остановился. Пауза. Затем медленно, всем телом, повернулся к Гудиняну.
– Что ты этим хочешь сказать?
Фокусник вздрогнул. Даже развязный и раскованный Гудинян терялся, когда Питон смотрел вот так – неподвижным, мертвенным взглядом большой змеи. Пугающие светлые глаза.
