«Я буду держать себя в руках. Обещаю», – подумал Ахмет – и вдруг почувствовал себя алкоголиком, который клянется не пить с завтрашнего дня. С понедельника. И никогда не держит слово.
– Вперед, – сказал Убер. – Двинулись.
Скоро будет Дворцовая набережная. «Странно, что мы почти не встречаем мутантов», – подумала Герда. Улицы Питера за редким исключением – вроде незабвенного Бармалея – словно вымерли. Даже собак Павлова не видно. Неужели это из-за начавшейся под землей войны? Герда не понимала.
«А говорили, на поверхности даже шага нельзя ступить, чтобы не встретиться с тварью».
Похолодало.
– Мы так окочуримся, – пробурчал Убер. Даже бодрый скинхед начал сдавать. Герда чувствовала, как застывает кровь в руках и ногах. Колени чужие. Усталость навалилась такая, что даже сил ругаться нет.
Так и замерзнуть недолго. Герда поежилась.
Ветер усилился. Снег пошел с новой силой. Дыхание из фильтров поднималось клубами, стекла запотели и покрылись тоненькой коркой изморози.
Зато Мойку перешли без происшествий. Повезло, хотя скинхед заметно нервничал. Убер даже попытался перекреститься, затем вспомнил…
– Я же атеист! – он возвел руки к небу. – Тьфу, чуть не прокололся.
Герда сдержанно засмеялась, Комар улыбнулся. Таджик, как обычно, не выразил никаких эмоций. Ахмет промолчал.
Свернули влево на Миллионную улицу. Вперед. По тротуару, скользкому, подмерзшему. Мимо рядов автомобилей, застрявших здесь навсегда. Сюда Бармалей не добрался, машины стояли целые. В некоторых сидели скелеты.
Гладкие, без единого волоса, черепа.
– Словно умирают только лысые, – пробурчал Убер. Поежился, похлопал себя по плечам руками. – Холодно, блин. Живее, живее!
Теперь направо, по Зимней канавке. Серые фасады. Ржавые, обледенелые водосточные трубы. Осколки кирпича, битое стекло, железяки, пластик, банки. Мусор был занесен слоем снега. В проходе между домов, над каналом, медленно парил зеленый пакет…
Когда компаньоны вышли к Дворцовой набережной, стихия разыгралась не на шутку.
Снег валил стеной. Крупные мягкие хлопья закрывали полнеба, прятали от взоров путников черную гладь Невы, Петропавловскую крепость на той стороне реки, засыпали набережную. Идти стало труднее – ноги провалились по щиколотку в снег, скользили, стекла противогаза залепляло – так, что вскоре в белесой темноте Комар брел почти на ощупь. Широкая спина Убера маячила впереди, словно выныривала из тумана. За скинхедом ступала Герда, дальше Таджик, затем Ахмет. Комар шагал замыкающим.
Они прошли мимо развороченных ударом чугунных перил. Огромная машина пробила ограждение и сорвалась с набережной в Неву. Еще тогда, во времена Катастрофы. И сейчас на дне, в нескольких метрах, под толщей черной стылой воды, лежит серебристый «гелендваген», обросший слоем водорослей, а внутри него, за рулем – какой-то кретин. Труп объели рыбы и речные твари, что завелись после Катастрофы, но лицо осталось прежним – белесое, раздувшееся, самоуверенное.
Я власть, произносит существо мертвыми губами.
Я жду тебя, говорит существо в салоне «гелендвагена», поехали кататься. И протягивает ледяную руку. Пальцы-сосиски, зеленовато-белесые, тянутся к лицу… касаются…
Комар моргнул и проснулся.
Приснится же!
Снег падал. Мир вокруг превратился в черный провал, медленно засыпаемый белой массой.
Дворцовая набережная. Лучше не стало. Река почти скрылась за пеленой. Снег падал густо, белая стена выросла перед компанией. Конца и края не видно. Смутные силуэты домов временами проглядывали в тумане, уходя другой стороной в небытие.
Зато можно не опасаться хищников. «Угу», – подумал Комар.
Раз, два. Раз, два. Мы идем по Африке. Вдоль гранитного поребрика. Справа – черная гладь Невы жадно глотала снежинки. За ней – смутный силуэт Петропавловки. Шпиль крепости упирался в небо, исчезал в бесконечности…
Что-то изменилось. Снег падал уже не сплошной стеной, а медленным рождественским вальсом. Крупные хлопья, пушистые снежинки, летали и кружились. Стало заметно светлее и – сквозь пелену снега проступил белый дворец.
Компаньоны застыли.
– Что это? – Комар открыл рот.
– Зимний дворец. Он же Эрмитаж. Красиво? – Убер хмыкнул. Скинхед стоял, залепленный снегом с ног до головы, на противогазе – целый сугроб, шапочка. Герда фыркнула. Комар покосился на нее, сказал:
– Д-да.
– Охуительные хоромы. Зайти, что ли? А то в этой каше мы не то, что друг друга… Скоро мы даже сами себя не найдем.
