облегчение, какое не передать словами. Наверное, мне следовало бы стыдиться, но в тот момент моя совесть была нема и глуха. Я просто понял, что у меня прибавилось шансов уйти от Колоба. Не так чтоб очень сильно прибавилось, но все же. Поэтому я продолжил карабкаться с еще большим рвением.
До Николая дошло, что его дело – труба, и он, буксуя на склоне, заверещал изо всех сил:
– Макси-и-им! Помоги!
Ага, бегу, теряя тапочки… Как, интересно, он себе представлял эту помощь? Увы, у нас не было возможности защищаться или каким-то образом противостоять такому грозному хищнику, как Колоб.
– Спаси! Максимка! – надрывался Николай, его предательские рудиментарные ручонки вцепились в ветви сирени и надежно заякорили тело на склоне.
Колоб одолел подъем с необыкновенной легкостью. Когда до Николая оставалось уже всего ничего, тело хищника развернулось множеством гибких лепестков, из сердцевины выпростался желудок, окруженный хватательными жгутиками. Крик Николая перешел в дискант и оборвался. А я уже был наверху – там, где тропинка сливалась с обочиной.
Я повернул на дорогу, которая вела от злосчастной реки в глубь частного сектора, и покатил-покатил-покатил, стремясь оказаться от Колоба как можно дальше.
В каждую секунду я ожидал увидеть позади себя темную тушу преследователя, но мгновения бежали, и удача пока была на моей стороне.
Видел я, кстати, всей поверхностью тела, поэтому в движении мог одновременно следить и за тем, что происходит впереди, и за тылом. С одной стороны – удобно, с другой – захочешь отвернуться, но не сможешь. Я бы не назвал эту способность зрением, поскольку глаз у меня не было, да и свет здесь отсутствовал как таковой: перепончатые крылья Всеужасного полностью закрывали небо, сквозь их плоть не просачивалось ни лучика, поэтому я предполагаю, что для обычных людей мир был погружен в кромешную тьму.
…Я понял, что качусь по улице, на которой прожил почти сорок лет, лишь когда оказался перед воротами своего дома. От охватившего волнения я задрожал, по моим бокам прошла рябь. Велико было искушение укрыться в родных стенах, забиться в какой-нибудь угол и переждать опасность. Но это была никудышная идея! Мое теперешнее состояние накладывало на меня множество ограничений: у меня нет рук, чтобы отпереть калитку, я не протиснусь ни в одну дверь. Перемещаясь перекатом, я повсюду оставляю след из слизи и эпителия. Для Колоба этот след – точно ковровая дорожка, которая приведет ко мне, где бы я ни затаился. Единственное, что я мог предпринять, чтобы выжить или хотя бы отсрочить гибель, – это гнать вперед, не останавливаясь, пока хватает сил.
Я докатился до первого проулка и, уже сворачивая в него, заметил в конце улицы движение: это Колоб выбрался из русла, чтобы продолжить преследование.
Инстинкт гнал меня в глушь, я не мог ему сопротивляться, поскольку снова был ослеплен страхом. Я понимал, что в частном секторе от Колоба не скрыться: тут было всего несколько не очень длинных улиц. Заборы из сетки или кованой арматуры не давали укрытия, переулки и тропинки заканчивались тупиками, каждый из которых мог стать западней; а в заброшенных дворах, среди деревьев или гаражей мне не хватало места, чтобы развернуться.
Одна из дурных грунтовок вывела на пустыри. Под моим туловом зашуршала мертвая трава. Но на открытом пространстве я был настолько заметен и беззащитен, что мне стало больно. Весь облепленный сором и травой, сначала я спрятался за заброшенной стройкой, а оттуда несколькими быстрыми перекатами переместился к лесопосадке. Раз-два – и я на щебенистой проселочной дороге за стеной из деревьев и кустарников.
Отмахав этим путем с полкилометра, я понял, что снова дал маху. Проселочная дорога вела строго вперед, и не было никаких ответвлений. Свернуть вбок я не мог, потому что наверняка застрял бы в чаще. Теперь, чтобы настигнут меня, Колобу требовалось лишь чуть-чуть поднажать. Вернуться к началу пути? И оказаться нос к носу с преследователем? Нет! Только вперед, только на другую сторону леса. И снова – через не могу, из последних сил, рискуя лопнуть от усердия и растечься, при этом – ежесекундно ожидая услышать, как гудит по дорожному полотну мышечная оболочка настигающего меня Колоба.
Лес закончился сразу, только-только я катил под скрипучими ветвями, как вдруг опять оказался на открытой местности. Проселочная дорога слилась с шоссе, и я выбрался на асфальт. Теперь с одной стороны была стена леса, а с другой – сплошной железобетонный забор, за которым находилась городская свалка. Шоссе вело в промзону, и если мне повезет одолеть еще километра полтора, то попытаюсь запутать след там – среди складов, лабазов и заводских корпусов.
Асфальт словно побывал под артиллерийским обстрелом – сплошные ямы, а внутри каждой колдобины – еще несколько ямок поменьше. Катиться было неприятно и даже больно; представьте, что ваше тело – это оголенный мозг, ну, или желудок, что будет ближе к истине, и вот этот орган вынужден переваливаться из рытвины в рытвину, из рытвины в рытвину, причем – на приличной скорости. От этой болтанки у меня даже притупился страх перед преследователем. Чтобы ослабить трение и уберечься от повреждений, я выделил обильную густую слизь. Теперь я благоухал на всю округу, и для Колоба моя вонь была аппетитнее, чем запах свежеприготовленного чебурека.
– Эй, фарш! Фарш! – окликнули меня со свалки.
Две одинаковые горы мусора зашевелились, над их плоскими вершинами развернулись многометровые мохнатые сяжки, а из-под слежавшихся пакетов и заскорузлого пластика выдвинулись щупальца, похожие на толстые древесные корни. Это были близнецы Аз-Закхабиры, – укоренившись на городской
