Не успела договорить. Скрипнула дверь. Вскрикнула девушка.
– Вон пошла, – прорычала Агата. Иларий обернулся, но не увидел уж никого, только дверь с тихим скрипом на место встала, притворилась.
– В Черне хорошие постоялые дворы. Пережди там, а я подумаю, как быть. Хочу весточку сыну отправить, да и тебя порасспросить еще. Только не под крышею Чернского душегуба. Место сыщи неприметное…
Глава 45
Но как тут сыщешь, если не знаешь, куда бежать, где отыскивать. Исчезла. И духу след простыл. Уж почти отчаялся Проходимка, да только глянул на него радужными глазами сквозь бельма мальчишка-песенник – и пошел за ним пес. Всяко лучше с людьми зимовать. Потом, как оттает дорога, можно будет вернуться туда, где последний раз хозяйку видел – авось, удастся что почуять.
Проходимец медленно проковылял до порога, потянулся от души, с зевком и стоном. Хорошо подлечил его маг в лесу – ни один шрам не болел. И запах от мага этого остался на шкуре какой-то знакомый, да такой летучий, что и не ухватить даже собачьим носом, потому как вместе с ним еще один знакомый запах Прошка уловил – запах смерти, плоти мертвой заговоренной. Не любил Проходимец мертвечину, а несло ею от шкуры, словно вчера из лесу.
Проха спустился во двор и, дождавшись, пока девка понесет ведра с колодца в дом, сунулся ей под ноги, поддел спиной ведро, так что вода щедро плеснулась на землю, на песью спину и широкую голову. Проха фыркнул радостно, отряхнулся, окатив девку брызгами. Ушел смертный запах. И тотчас все другие запахи ожили, накинулись на пса. Потянуло теплыми пирогами с курятиной из кухни. Из-за забора пахнуло костром и жаренным на углях мясом. Пахло оттаявшей землей и травой, что отчаянно, почуяв скорый уже конец зимы, пробивалась в щели у дома, там, где шло тепло из кухонной двери.
Проха потянул носом, но пошел не к дому, а, наоборот, к воротам, пролез, худющий, под створку и потрусил, пробуя затекшие от лежания ноги, вдоль по улице в ту сторону, где шумел базар. Туда пошел бородатый возчик, что привез Проху с новыми хозяевами в свое жилище.
Плохо понимал Прошка в судьбе да участи, а только почуял нутром песьим, что вяз в снегу, вяз, да вновь на верную тропу вышел. Явился к нему в лесу белый пес, привел колдуна-лекаря да бородача-возчика. Того самого, чью шкуру хозяйка Агнешка перед пропажею надевала. Только был в лесном городе возчик с ней груб и неприветлив и псу спуску не давал, а тут словно подменили: и гладит, и кормит, и в дом к себе пустил, и, как не слышит никто, все вопрошает: «Верно, пришла пора жизнь-то переменить, а, паскудник? А ну как и правда она? Под черным платком разве разгадаешь? Ну, как придет за тобой твоя хозяйка, и сторгуемся…»
«У кого торг на уме, тому в дому тесно», – подумал про себя с неодобрением Проха. Вон, понесло бородача на базар, охота толкаться. Человеку на базаре что за раздолье. Иное дело пес – и там ухватит, и тут подберет, а человек и стащит чего, так батогами так получит, что без скрипу спины не разогнет. Только и товару с собой у бородатого не было, и деньжата под одежей звенели невеликие.
И тут озарило Проху: верно, где люди, там и вести. Двуногим – одни, четвероногим – другие. Не удастся ли чего… разнюхать, если ноги не подведут.
Шел по улице к базарной площади возчик Славко, бывший манус Борислав Мировидович. Трусил за ним, прижимаясь к стенам и палисадам, пес Проходимка, а за псом, волоча за рукав, чтоб поторапливался, вел слепой Дорофейка старого сказителя.
Оглянулся Прошка. Жалко стало ему мальчонку, да только дело первей жалости, хозяйку надобно сыскать, а то нечем пока Прохе отчет держать перед белоснежным псом с глазами, полными радуги. А такому как не уступить, не ответить?
Гончак припустил по улице со всей мочи, слыша, как причитает, просит догнать его слепой певец Дорофейка.
Проха кинулся в толпу, вился ужом под ногами баб, мужиков и лошадей. Сорвал с низкой вязанки бублик и на ходу слопал, давясь. Отсиделся под прилавком, пока прокричится бабка-торговка, скорбя по бублику, а потом рванул в сторону Землицыного храма, туда, где шел самый бойкий торг. Может, и торга по весне было не так много, но кричали там громче всего.
Прошка так раззадорился, протискиваясь между зеваками, что сам не понял, как выкатился из толпы на открытое место, ударился в высокие сапоги какому-то господину. И тотчас запах, знакомый смертный дух ударил в ноздри Прошке. Пес поднял глаза.
«Иларий!» – захотелось залаять или завыть во все песье горло, но Прошка попятился, да снова не к месту хвост сунул. Его пихнули ногой, и резкий бабий голос проговорил над ним:
– Да чтоб тебя, окаянный, небов сын, песья харя. Ведь не видать.
– Али ты не видала, как вору руку рубят?! Всякий раз таскаешься глядеть, – пробасил в ответ усталый мужской голос.
– А хоть бы и видала, так зима долгая, скучища, а тут едва базар – и сразу вора поймали. Уж во всей округе все знают, что будет. Опаску имеют. Никто не ворует, и глядеть-то не на что. А тут и глянуть рада бы, а из-за стены не видать, – рассердилась баба.
– Так обойди, – ответил ей спутник раздраженно. – Потом все одно руку на стену прибьют для острастки, вот и наглядишься.
Препираясь со спутником, баба загородила Прохе путь широким подолом. Перебила смертный запах духом лежалой овчины, меда и печатного пряника.
Прошка закрутился и едва не попал под ноги палачу, высокому сухопарому мертворожденному в красном длинном кафтане. Тот толкнул пса сапогом и, резко и точно размахнувшись, опустил костяной топорик на руку визжавшего от страха вора. Того тотчас подхватили, ворожея с княжескими гербами на подоле и рукавах заговорила плакавший кровью обрубок так, что кожа на нем тотчас сошлась, зарубцевалась, поскуливающего вора увели кормить на
