– Свидетели утверждают, что сразу после выстрела ты опустилась на колени перед Кристи, затем встала и убежала. Им показалось, ты хотела убедиться, что она ранена. После чего ты ушла, оставив ее умирать. Это так?
Я крепко зажмурилась, пытаясь отогнать от себя воспоминание об истекающей кровью Кристи Брутер и мох прижатых к ее ране ладонях. Пытаясь не ощутить той паники, от которой перехватывало тогда горло. Пытаясь не слышать запаха пороха и криков. По щекам заструились слезы.
– Нет, это не так.
– Хочешь сказать, что не убегала? Мы все видели твое бегство на видеозаписи.
– Нет. То есть да, я убежала. Но не для того, чтобы бросить ее умирать. Клянусь. Я убежала, чтобы найти Ника. Я должна была его остановить.
Детектив кивнул и снова перелистал страницы в блокноте.
– А что ты сказала своей подруге Стейси Бринкс, когда вышла в тот день из автобуса?
Нога пульсировала от боли, как и голова. Горло пересохло от долгого разговора. И мне становилось страшно. По-настоящему страшно. Я не помнила, что сказала Стейси. Я вообще мало что помнила, а в той толике, которую помнила, начала уже сомневаться.
– Хм… Так ты говорила что-нибудь Стейси, выйдя из автобуса?
Я покачала головой.
– По словам Стейси, ты сказала что-то вроде:
«Я хочу убить ее. Она еще об этом пожалеет». Ты говорила это?
В палату зашла медсестра:
– Простите, детектив, но перед концом своей смены я должна сменить ей повязку.
– Конечно. – Панзелла поднялся и прошел к двери, огибая медицинские аппараты и провода. – Поговорим позже, – бросил он мне.
Я надеялась, что «позже» никогда не случится. Что между «сейчас» и «позже» произойдет чудо и детективу не понадобятся больше мои ответы.
Я сидела в кресле-каталке, впервые со дня расстрела одетая в футболку и джинсы. Мама принесла мне их из дома – задрипанные и давно уже вышедшие из моды, оставшиеся класса этак с девятого. Но было приятно облачиться в нормальную одежду, даже несмотря на то, что при каждом движении джинсовая ткань задевала рану и я со стоном стискивала зубы. Сидеть прямо тоже было приятно. В какой-то степени. Кроме как сидеть и смотреть телевизор делать было нечего.
Днем, когда рядом крутились мама, детектив Панзелла и медсестры, я включала Food Network или любой другой канал, не освещавший произошедшее в школе убийстве. Но вечерами болезненное любопытство брало верх и я включала новости. Я смотрела их с бешено колотящимся сердцем, по крупицам выясняя, кто выжил, кто погиб и что происходит в школе.
Во время рекламы мои мысли блуждали. Я думала о друзьях: оклемались они или нет? Как они поживают? Плачут они или празднуют? Продолжается ли для них жизнь? Затем мои мысли переносились к жертвам. Тогда я вжимала кулак в бедро и переключала канал, пытаясь думать о чем-то другом.
По утрам я отвечала на вопросы детектива Панзеллы, и это было совсем не весело. Я старалась не задумываться о том, почему он прицепился ко мне, потому как понимала – какой бы ни была причина, мне это не сулит ничего хорошо.
По мнению детектива, я либо тоже была стрелком, либо стояла за всем этим. И как бы я ни доказывала обратное, он мне не верил. Сколько бы я ни плакала, он своего мнения не менял. И не удивительно – по предоставленным мне доказательствам я даже самой себе казалось по уши виноватой, хотя кому как не мне знать о своей непричастности.
Панзелла выдавал мне доказательства отрывочно, крохами. Он обшарил мой дом. Мою комнату. Мой компьютер. Изучил мои записи на мобильном. Восстановил имейл переписку. Прочитал блокнот… тот самый блокнот.
С блокнотом, похоже, ознакомились все кому не лень. О его содержимом знали даже средства массовой информации. Выдержки из него показали поздно вечером в новостях, его цитировали на утренних ток-шоу. Я находила иронию в том, что блокнотом столь живо интересуются информационщики – как раз тот тип людей, который со временем бы обязательно оказался в Списке. Парочка из них, по-моему, уже попала в него. Знали ли они об этом? Подобные мысли наводили на бесконечные и мучительные вопросы: «А что, если?..». А мне и без них хватало вечно вынюхивающего что-то в моей палате детектива Панзеллы.
Я потеряла счет дням, но судя по количеству посещений детектива, пролежала в больнице где-то с неделю.
Панзелла уже успел зайти утром. Как всегда, в своем до невозможности заурядном костюме. При разговоре он часто причмокивал и так насмешливо поглядывал на меня, склонив голову на бок, что я чувствовала себя врушкой, хотя не обманывала его. Разговор, к моей радости, вышел коротким. Задав новую порцию вопросов, детектив ушел, оставив меня наедине с кулинарными шоу.
После его ухода вернулась мама, принесла мне одежду, журналы и шоколадку. Она тоже чему-то радовалась. Интересно, чему? Меня ведь только что допрашивал детектив. И она вроде не плакала. В последнее время глаза у нее были на мокром месте и с век не сходила припухлость. А тут она впорхнула в палату накрашенная и если не с улыбкой, то уж точно с радостью на лице.
Она протянула мне одежду и помогла ее надеть. Я оперлась на ее плечо и допрыгала на здоровой ноге до кресла-каталки. Усадив меня в него, мама
