Он открыл дверь, но ноги меня не слушались.
– Вы с мамой поэтому ненавидите друг друга? – выдавила я.
Судя по его лицу, ему хотелось сделать вид, что он не понимает, о чем я. Он склонил голову набок и позволил двери закрыться.
– Ты думаешь, что все понимаешь, но это не так, – ответил он. – Тебя это не касается. Едем домой.
– Это не из-за меня, – сказала я. – Вы с мамой ненавидите друг друга не из-за меня. Проблема в вас самих.
Несмотря на то что я прекрасно знала, что родители и до стрельбы не пылали любовью друг к другу, сегодняшнее открытие поразило меня, как какое-то великое озарение. На душе почему-то стало не легче, а наоборот, тяжелее. Наверное потому, что я всегда считала: если уйду из дома, то родители снова будут счастливы и полны любви. Однако прекрасное раскрасневшееся лицо Бритни-Бренны все меняло. Мама с папой никогда больше не будут любить друг друга. Внезапно оказалось, что их отношения непоправимы и многолетние скандалы возникали не на пустом месте. Внезапно я осознала, почему хваталась за Ника как за спасательный круг, – он не только понимал, что творится в хреновых семьях, но и понимал, что хреновым семьям никогда не стать снова хорошими. Вероятно, в глубине души я знала это с самого начала.
– Валери, давай не будем об этом.
– Все это время я корила себя за то, что вы с мамой ненавидите друг друга из-за меня, а ты просто-напросто изменял маме с секретаршей. Боже, какая же я идиотка.
– Мы с твоей мамой не ненавидим друг друга, – вздохнул папа, прижав пальцы к виску. – Ты ничего не знаешь о наших с ней отношениях. И тебя они не касаются.
– Значит, это нормально? – махнула я рукой в сторону уборной. – Нормально, да?
Папа, наверное, решил, что я говорю о его отношениях с Бритни-Бренной. Но я говорила о лжи. Он лгал о себе так же, как я лгала о себе. Вроде как это нормально. Только это ни черта не нормально. И я не понимала, почему после всего случившегося папа не видит, что ненормально так лгать.
– Пожалуйста, Валери, давай просто поедем домой. У меня полно дел.
– Мама знает?
Он закрыл глаза.
– Догадывается. Но нет, я ей об этом не сказал. И я буду благодарен тебе, если ты не пойдешь к ней и не расскажешь о том, о чем понятия не имеешь.
– Мне пора, – ответила я и пошла мимо него к выходу.
Холодный воздух на улице приятно освежал.
Устремившись обратно к школе, я чутко прислушивалась в ожидании окрика папы. Ждала, что он высунется за дверь и закричит: «Стой, Валери!
Ты не так все поняла! Я люблю твою маму, Валери! Ты же хотела, чтобы я тебя подвез!». Но так и не дождалась.
Не зная, что делать, я вернулась в школу. По дороге оставила маме голосовое сообщение:
– Мам, мне понадобилась помощь с домашним заданием, поэтому я задержалась после уроков и опоздала на автобус, – соврала я. – Подожду тебя в школе.
Войдя в здание школы, я скинула рюкзак у огромного стеллажа с призами, впечатлявшего посетителей блестящими футбольными и беговыми наградами и гигантскими фотографиями тренеров. Последние давно уже не работали в школе: или дни их славы канули в лету, или они сами канули в лету.
Я уселась на полу возле стеллажа и вытащила свой блокнот. Хотелось что-нибудь изобразить, выплеснуть эмоции на бумагу. Однако я не знала, что рисовать. Мысли путались, и мне сложно было видеть реальность. Карандаш не желал выводить линии лица Бритни-Бренны. Не желал набрасывать контуры виноватых глаз папы. Секрет папы раскрылся. Он женится на ней? Они родят детей? Я не могла представить папу, держащего на руках очаровательного ребенка, воркующего с ним и говорящего ему слова любви. Водящего его на бейсбольные матчи. Живущего «настоящей» жизнью, которую он заслуживает больше той, что есть у него сейчас.
Я коснулась кончиком карандаша листа и провела дугу – изгиб живота беременной женщины. Набросала внутриутробный зародыш в позе эмбриона, посасывающий свой крохотный пальчик и плавающий вокруг пуповины. Затем нарисовала идентичную дугу напротив. Слезу, скользящую по узкому носу. Мамины глаза. Штрихи между ними. Еще одну слезу, дрожащую на ресницах. А в ней – мое имя.
Хлопнула дверца школьного ящика, послышались приближающиеся шаги. Я захлопнула блокнот и, стиснув его в пальцах, уставилась на входные двери. Раньше этот блокнот воспринимался мной как забавные очки, позволяющие отражать мир таким, каков он есть на самом деле, теперь же как большая и постыдная тайна.
– О, привет. – Ко мне шла Джессика Кэмпбелл.
– Привет.
Она остановилась передо мной и опустила на пол рюкзак. Глянула на двери, вздохнула и села по-турецки рядом со своим рюкзаком всего в двух футах
