Я положила телефон и тут заметила, что в дверях стоит мама.
– Все в порядке? – спросила она.
– Мам, ну хватит за мной следить.
– Как прошло свидание с тем парнем?
– С каким? Их так много, приходится таблицу вести, иначе всех не упомнишь.
От нечего делать я прочитала файл с заметками, который прислал мне Ноа. Это был длинный список, в который входили самые разные записи, от названий книг до цитат.
Со временем рынки всегда будут стремиться к большей свободе
Эмоциональная вовлеченность клиента
Пятый этаж, лестница один
Бесчестье – Кутзее
И так – страница за страницей, короткие записки самому себе, понять которые не мог никто другой. Однако четыре последние строчки меня заинтересовали:
Мальдивы Косово Камбоджа
Никогда не говори о нашем деле посторонним
Если только не обнаружат твою ногу
Рот бегуна
Я не знала, когда он сделал эти записи, но они, определенно, были связаны. Я быстро выяснила, что на территориях Косово, Камбоджи и Мальдивских островов не действует договор с США об экстрадиции, а значит, если бы Пикет остался там, то избежал бы суда на родине. «Никогда не говори о нашем деле посторонним» назывались воспоминания женщины, чей отец жил, скрываясь от закона. На запрос «обнаружат ногу» поисковик выдал статью под названием «Выживание в бегах». Сама же цитата относилась к тому, как трудно имитировать собственную смерть.
«Рот бегуна» остался для меня загадкой. Поиск не показал ничего, кроме бегущих людей с открытыми ртами. Но, конечно же, все мы оставляем смешные записки, которые имеют смысл только для нас. Для того и существуют приложения в телефонах. Возможно, Пикет увидел бегуна с интересным ртом. Я переживала за Ноа, но, в конце концов, бросила эту затею.
Мы с Гарольдом приехали в «Эплби» на полчаса раньше. Я почему-то испугалась и не стала выходить из машины. Правда, в багажник можно было залезть изнутри, если наклонить спинку заднего сиденья. Я подползла ближе и стала шарить рукой, пока не нащупала сумку с деньгами, папин телефон и зарядное устройство к нему.
Сумку я запихнула под пассажирское кресло, воткнула шнур зарядника в разъем и подождала, пока телефон не оживет.
Мама давным-давно скопировала все папины фотографии и письма, но мне нравилось просматривать их вот так. Отчасти по привычке, отчасти потому, что в
На экране появилась заставка – фотография, мы с мамой в Хуан-Соломон-парке. Мне семь лет, я на качелях, улетела так далеко назад, что мое запрокинутое лицо смотрит прямо в объектив. Мама всегда говорила, что я помню только снимки, а не то, что случилось, когда их сделали. Однако я чувствовала, что все-таки помню, как папа толкнул качели большой, во всю мою спину, рукой; помню свою уверенность, что, качнувшись назад, я обязательно прилечу к нему обратно.
Я открыла фотографии. Большинство папа делал сам, а потому на них почти не появлялся. Вместо папы я видела то, что видел он, что казалось ему интересным, – себя, маму, небо, разбитое на отдельные фрагменты ветками деревьев.
Я листала слева направо, наблюдая, как мы все молодеем. Мама со мной на плечах, на детском трехколесном велосипеде. Я завтракаю, по уши перемазанная сахаром с корицей. Папа появлялся только на селфи, но в те времена у телефонов не было фронтальных камер, и ему приходилось делать все наугад. Снимки неизбежно получались под углом, и в кадр попадали не все, но я-то точно, прижавшись к маме, – я была маминой дочкой.
На этих фотографиях она выглядела так молодо – никаких морщин, худое лицо. Папа часто делал по пять-шесть снимков сразу, надеясь, что хоть один получится хорошо, и если пролистывать их, получалось кино – мамины губы растягивались и сжимались, я же шестилетняя, постоянно вертелась то туда, то сюда, и только папино лицо всегда оставалось неизменным.
Когда он упал, в его плеере продолжала играть музыка. Это я действительно помню. Папа слушал какую-то старую песню в стиле соул, и она звучала из наушников, а он лежал рядом на боку. Просто лежал неподалеку от дерева перед нашим домом. Газонокосилка остановилась. Мама крикнула, чтобы я позвонила в службу 911, и я сказала оператору, что мой папа упал. Та спросила, дышит ли он, и я переспросила у мамы, а мама ответила – нет, и все это время из наушников доносился абсурдный жестяной писк.
Мама делала папе массаж сердца все время до приезда «Скорой». Он уже умер, но мы не знали. Надеялись до самого конца, пока в приемный покой без окон не вошел врач и не спросил: «У вашего мужа было больное сердце?» Сказал в прошедшем времени.
