– Ты знаешь, что я тебя люблю, да? – Я кивнула. – Всю жизнь думала, что я – звезда слишком откровенного фильма про любовь, и тут оказывается, что все это время я была в комедии про двух друзей. Мне пора на алгебру. Хорошо, что ты вернулась, Холмси.
Дейзи принесла из столовой несколько кусочков пиццы, и мы устроились под большим дубом, что рос на полпути между школой и футбольным полем. Было холодно. Мы кутались в зимние куртки, подняв капюшоны, а ткань моих джинсов стала жесткой оттого, что я сидела на промерзшей земле.
Перчатки я не взяла, и пришлось втянуть руки в рукава. Совсем не подходящая для пикника погода.
– Я тут вспоминала о Пикете, – заявила Дейзи.
– Да?
– Ага. Просто, пока тебя не было, я подумала, как странно – бросить сыновей, даже не простившись. Сказать по правде, мне его почти жалко. Что же с ним такое случилось, если он не может купить одноразовый телефон и послать сообщение детям, успокоить их?
Я сильнее переживала за мальчишку, который каждое утро просыпался с надеждой. А потом играл на компьютере до поздней ночи, чтобы отвлечься от тупой боли – забыть, что отец не верит ему, не любит и даже не хочет с ним связаться, а все наследство оставил туатаре.
– Мне больше жаль Ноа, чем Рассела Пикета, – сказала я.
– Да ты всегда сочувствовала этому парню. А вот лучшей подруге – не могла.
Я удивленно посмотрела на Дейзи. Она посмеялась, но я знала, что она не шутит.
– Так чем занимаются твои родители? – поинтересовалась я.
Дейзи опять рассмеялась.
– Папа – в Музее штата охранником. Ему нравится, потому что он очень увлечен историей Индианы. Но в основном он там следит, чтобы никто не трогал кости мастодонта и все такое. А мама работает в химчистке.
– Ты сказала им про деньги?
– Да. Потому-то у Елены и появился собственный фонд. Меня заставили отложить десять тысяч ей на учебу. Папа сказал, что на моем месте Елена сделала бы то же самое. Черта с два!
– Они тебя ругали?
– За то, что я принесла домой пятьдесят тысяч? Нет, Холмси.
Я почувствовала, что мой средний палец намок. Перед историей придется наклеить новый пластырь – снова пройти через весь этот гадкий ритуал. Но сейчас мне было хорошо с Дейзи. И нравилось смотреть на свое теплое дыхание в морозном воздухе.
– А как там Дэвис? – спросила она.
– Мы не общались. Я ни с кем не разговаривала.
– Сильно тебя прижало.
– Да.
– Прости.
– Ты тут ни при чем.
– А ты думала… думаешь о самоубийстве?
– Думаю, что больше не хочу такой быть.
– Ты до сих пор…
– Не знаю. – Я медленно выдохнула и подождала, пока пар не растворится в зимнем воздухе. – Мне кажется, что я – как Уайт-Ривер. Несудоходная.
– Но смысл не в этом, Холмси. Главное, что город все равно построили, понимаешь? Ты работаешь с тем, что есть. Была дрянная река, но на ней сумели построить хороший город. Может быть, не самый прекрасный, но все-таки неплохой. Ты – не река. Ты – город.
– Значит, я неплохая?
– Именно. На твердую четверку с плюсом. Если строишь город на четверку с плюсом в месте, где природа на тройку с минусом, – это достижение.
Я рассмеялась. Дейзи легла на спину и махнула мне, чтобы я ложилась тоже. Мы лежали и смотрели вверх, почти касаясь головами ствола. Вверху переплетались голые ветки, и сквозь туман нашего дыхания небо казалось дымчато-серым.
Не помню, говорила я Дейзи, что люблю смотреть на небо вот так? Может, она легла на спину специально, потому что знала об этом. Я думала о том, как ветки находятся на расстоянии друг от друга, и все же, с нашей точки зрения, пересекаются. Точно как звезды в Кассиопее – далеко одна от другой, но для меня почему-то в одном созвездии.
– Хотелось бы мне тебя понять, – произнесла Дейзи.
– Все в порядке, – отозвалась я. – Никто никого не понимает на самом деле. Мы все застряли внутри самих себя.
– Ты, типа, себя ненавидишь? Ненавидишь быть собой?
– Нет никакого «себя», которое можно ненавидеть. Просто когда я смотрю в себя, меня как таковой не существует – всего лишь набор мыслей, и действий, и обстоятельств. Я чувствую, что многие из них не имеют ко мне отношения. Я не хочу их думать или делать. И когда ищу, типа, Настоящую Себя,
