– Сжечь, – выпалил я, сам дивясь такому предложению. – Их надо просто сжигать.
– Сжечь? – выкатил глаза пианист. – То есть самому броситься в печку или как?
Воспоминание о горящем блокноте вернулось ко мне резкой болью, но я лихо отмел его.
– Нет, образно говоря, – пытался я изо всех сил сделать вид, что точно знаю, о чем говорю. – Взять символ… Ноты, например. И сжечь в камине. Или диплом… Нет, – заметил я ошалелый взгляд моего собеседника. – Диплом не надо. Он еще, глядишь, пригодится. Но ноты? Вполне!
– И ты действительно думаешь, что, если я сожгу ноты, скажем, того же Рахманинова, сразу плюну на многолетнюю кропотливую работу и отброшу амбиции? – усмехнулся пианист.
– Мне вот, кажется, помогло, – признался я. – Я сжег блокнот со своими стихами и теперь больше не пишу.
– И долго уже? – поднял он одну бровь.
– До… Довольно, – соврал я, отводя глаза.
Пианист подпер подбородок кулаком и легко побарабанил по столу длинными пальцами.
– Глупый ты, – сказал он вполне дружелюбно.
– Лучше быть глупым и счастливым, чем шибко умным и депрессивным, – парировал я.
– Не знаю…
– Не знаете? – удивился я. – Как можно хотеть быть несчастным?
– А может, в несчастье этом кроется какая-то правда, – устало пожал он плечами. – Может быть, оно более глубокое, чем легкое счастье. А за глубь надо чем-то платить…
Такой поворот мыслей мне был совершенно непонятен, и я уставился на него пустым взглядом.
– Не знаю, – вздохнул он, взял сложенную салфетку и отбросил ее на середину стола. – Вероятно, это просто самообман неудачника, и мне еще надо дорасти до безамбициозного счастливчика.
Заметив мою озадаченность, он усмехнулся, протянул руку через стол и похлопал меня по щеке.
– Ладно, не бери в голову, – встал он, допивая последние капли вина. – Может, я прибегну как-нибудь к твоему способу и сожгу на фиг свою коллекцию. Хоть частично. Или хоть что-нибудь из нее… Не подумай, что я считаю себя самым умным. Ты не по годам рассудительный. И я уверен, что у тебя-то точно все сложится так, что сжигать во имя счастья придется не многое, дружок.
Дамочка в красном раскланивалась перед роялем под бурные аплодисменты хорошо подвыпивших гостей, а стоящие на заднем плане официанты безучастно смотрели по сторонам. Корабль медленно, но уверенно пристраивался к причалу.
– Приятно было познакомиться, – приложил пианист два пальца ко лбу, как будто отдавая честь. – Желаю удачи на молодом, безоблачном пути. Может, когда-нибудь и пересечемся еще раз. Ресторанов на этом свете, в конце концов, много. Плавающих и нет…
И с этими словами он быстро растворился в поднимающейся толпе. Я резко повернулся на стуле и схватился одной рукой за спинку. Глаза мои безуспешно бегали по чужим лицам и затылкам.
– Удачи… – все же проговорил я напоследок. – Удачи.
С корабля я сошел одним из последних, так как терпеть не мог толкучек, и сразу заметил прилежно ожидающий меня черный «Роллс-Ройс». За машиной все так же переливалась огнями Эйфелева башня и отметала любые зарождающиеся мрачные мысли. Мой праздник продолжался, и я был намерен держаться за него, пока карета еще была каретой, а тыква и не намечалась.
Сев на заднее сиденье машины, я настроился ехать хоть куда. Я ощущал себя губкой, жадно впитывающей в себя любое новое впечатление, и совершенно забыл о страхе перед наказанием, да и вообще о компании, в которой прилетел в этот город. Мне казалось, что появился я тут один, неизвестно как, и что я уже был одет в красивые вещи и был тем, кем становился сейчас, по прошествии этого дня. И поэтому я немало удивился, когда водитель остановился около обшарпанного, смутно знакомого отеля.
Молчаливый водитель заглушил мотор и сложил руки под выпуклым животом. Мне явно надо было выходить. Нехотя я открыл дверь и ступил на мокрую мостовую. Наконец ко мне начала возвращаться память. Или скорее ощущение реальности стало смещаться с одного мира на другой. Барон, горячий шоколад и шикарный магазин отплывали в темноту вместе с удаляющимся «Роллс-Ройсом», а на первый план выбирались из небытия мои одноклассники, учительницы и сыреющие джинсы в пакете. Внезапно холод залез под мои рукава, и кожа покрылась мурашками. Я поежился. До сих пор я не утруждал себя мыслями о том, как объясню не только свое долгое отсутствие, но и появление больших пакетов с дорогими вещами. Да и вообще свой преображенный вид.
Я уже начал подумывать, не сбежать ли куда подальше, но дождь становился все сильнее, да и бежать мне было некуда, так что я спрятал глаза и вошел в так называемое фойе. Свет внутри отеля был тусклым, а над хаотично расставленными потертыми креслами витал туман из сигаретного дыма. Я уже думал незаметно прокрасться в номер, а потом сделать вид, что учительницы тронулись рассудком, но тут в полумраке поднялась фигура. Я застыл и покосился на нее. Разумеется, это была одна из учительниц. Та, что помладше и повспыльчивее, так что я настроился на основательную взбучку. Лицо ее выражало одновременно изумление и ярость, грудь возмущенно вздымалась и опускалась.
