отвалилась, что наверняка придало мне идиотский вид. Под плавно падающими крупными хлопьями снега танцевали девушки в одних золотых купальниках. Даже с немалого расстояния были видны громоздкие ожерелья, серьги и браслеты, которыми они трясли и бренчали. Они размахивали длинными волосами и визжали. Видимо, от холода, а не от безудержного восторга, решил я. Хотя все как одна сверкали белыми зубами и смеялись непонятно над чем.
– Интересно, они долго бросали жребий, кому прыгать в теплый бассейн, а кому плясать на морозе? – сухо спросил Барон.
Я оглянулся по сторонам и увидел, что многие из мужчин, да и некоторые женщины с явным удовольствием наблюдают за скачущими красавицами. Кто-то танцевал, кто-то фотографировался со статуями или с икающими знакомыми, кто-то за стеклянным столиком втягивал в ноздри белый порошок… В этот момент я разом отмел все возникающие вопросы и решил играть по правилам общества, в которое меня занесло. Знаком я дал Барону понять, что скоро вернусь, пробрался сквозь толкающуюся толпу и закрылся в гостевом туалете.
Дверь была тонкой, но шум приглушала изрядно. Как всегда с глубоким удовлетворением я повернул ключ и выдохнул. Сам туалет находился за еще одной дверью, но туда мне и не надо было. Осмотрев мрамор цвета слоновой кости, в котором были выдержаны пол, стены и глубокая раковина с золотым краном, я с некоторой опаской посмотрел на свое отражение в большом зеркале. Опасение оказалось не напрасным. Я выглядел изможденным, взъерошенным и встревоженным. Намочив руки под теплой струей воды, я зачесал назад черные пряди, падающие на брови и скулы, и потер красные глаза. Затем расстегнул верхние пуговицы рубашки, засучил рукава пиджака и отвернул белые манжеты, открыв вид на тонкий кожаный браслет и дорогие часы. Запястья всегда казались мне слишком тонкими, но теперь я посчитал, что в таком обществе немного героинового шика не помешает. Наконец худоба, бледность и синяки под глазами для чего-то сгодились. Я скрестил руки на груди, потом сунул их в карманы, покрутился туда-сюда с наигранно томным взглядом и усмехнулся.
– А ты ничего, – подмигнул я своему отражению и уже собрался выходить, как почувствовал вибрацию телефона.
Я автоматически достал его, совершенно не предугадывая, кто мне мог написать, и с неким удивлением увидел, что сообщение пришло от Тани. Я торопливо пробежался глазами по словам осторожной заботы и сдержанной нежности, выключил мобильник и сунул его обратно в карман. Склонил голову и двумя пальцами нажал на веки. Глубоко вздохнул, закинул голову и поморгал в яркий свет лампы. Слишком далека была сейчас суетливая серая Москва со всеми ее заботами и мелкими радостями. Слишком далека была трепетная, мечтательная Таня от пляшущих под снегом красавиц. Тем не менее я еще раз достал телефон и перечитал ее сообщение. Перед глазами вспыхнуло кафе, в котором мы сидели до моего отлета, ее пальцы на чашке горячего шоколада, смех над какой-то моей дурацкой шуткой…
– Блин! – процедил я сквозь зубы и ударил кулаком по мраморной стене.
Боль стрельнула через костяшки к предплечью и несколько расслабила пульсирующий комок в груди. Я шумно выпустил горячий воздух через ноздри и сурово взглянул исподлобья в зеркало.
– Ладно! – бросил я сам себе. – Хоть один вечер ты можешь позволить себе повеселиться, в конце-то концов? Когда еще представится такая возможность, дурень? Один вечер…
Я решительно схватил телефон и накидал Тане ответ. О том, что тоже скучаю, день был насыщенным, уже ложусь спать и так далее. Затем я вовсе отключил мобильник и погрузил потухшую связь с внешним миром в недры кармана. В гостиной что-то разбилось, кто-то восторженно зашелся смехом, раздались веселые возгласы и звон хрусталя, саксофон брал одну невероятно высокую ноту за другой, а в щель под дверью пополз искусственный туман. Желудок мой стянулся и булькнул, вытолкнув наружу довольный смешок. Я потер ладони, вскинул одну бровь, открыл дверь и нырнул в громыхающую вечеринку.
Как это водится с вечерами и ночами безудержного веселья, выделить сюжет впоследствии довольно трудно. Да и есть ли они? Все-таки каждая пьяная выходка более-менее похожа на другую, а в сумме всегда остается только воспоминание о невиданной самоуверенности или жгучем позоре. Или о том и другом одновременно. В ушах еще звенит от слишком громкой музыки, а перед глазами плывут пестрые огни, хохочущие лица и сверкающие наряды.
Тем не менее тот вечер в резиденции директора Рейксмузеума запомнился мне местами вполне отчетливо. Вероятно, потому, что я время от времени невольно выныривал из своего лихого упоения и смотрел на происходящее вокруг с некоторой дистанции. Как ни крути, но я еще не принадлежал к этому обществу. Слишком навязчивым был мой старый мир, то и дело тыкающий меня носом в какие-то особенности голландско-русского бомонда, которые не могли не казаться по меньшей мере смешными, а по большей – дикими.
Увешанные бриллиантами и другими драгоценными камнями пожилые женщины, задирающие платья и трясущиеся под тяжелые басы электронной музыки, которая ближе к ночи пришла на смену джазу, красные мужчины с узкими зрачками, дрожащими пальцами и стекающими за воротники струйками пота, высокие молодые девушки в откровенных нарядах, довольно элегантно вьющиеся вокруг как молодых парней, так и стариков, украшенные насекомые, медленно ползающие вокруг гор сладостей…
Я помню, что в какой-то момент одна из моделей в купальнике упала в обморок, после чего ее затащили в дом за шпильки, уложили на диван и напоили коньяком. Инцидентом заинтересовалось всего несколько гостей, в то время как остальные продолжали веселиться как ни в чем не бывало. Я был одним из немногих, кто подошел поближе.
Как только некогда жгучая, а теперь заиндевевшая брюнетка пришла в себя, она сразу же снова заулыбалась синими губами и кокетливо захлопала
