поддержания здоровья, и прочих своих заботах. На меня же он практически не смотрел. Только раз он поинтересовался, как у меня дела на работе, но ответ, правда, не выслушал до конца. С тех пор он звонил несколько раз, но не приглашал меня ни в Париж, ни в Амстердам, ни на юг. При иных обстоятельствах такое развитие событий меня бы крайне тревожило, но так как я был наиболее счастлив, когда мог быть просто с Зоей, я был только рад.
Теперь же я понял, что Барон был чуть ли не единственным, кто мог нам помочь. Я обещал принести громадную сумму денег, и страшно было представить себе, что я мог ее не раздобыть. С другой стороны, мне было совершенно ясно, что на лечение Зои он не выдаст ни копейки, а обманывать было изначально пагубной затеей. В общем, везде мне виделись тупики и ни одного выхода. Больше всего на свете сейчас хотелось вот так в обнимку провалиться в кроличью нору и поставить эту невозможную реальность на паузу. Дав слабину, я озвучил это желание Зое.
– Так давай, – отодвинулась она от меня и взяла за обе руки. – Давай на сегодня провалимся в кроличью нору! Это же как раз то, о чем говорил врач. Забудем… Нет, не забудем… Это невозможно забыть. Отодвинем! Да, отодвинем. И представим, что нет ничего, кроме этого дня. Никаких забот, никаких задач. Как будто завтра и вовсе не будет.
Петля на моем горле затягивалась все туже, но Зоя была права. Биться в истерике было, конечно, очень заманчивой перспективой, но этим лучше было заняться потом наедине. Я с трудом сглотнул и положил ей ладонь на щеку, на которую падали снежинки.
– Хорошо. Чего бы тебе хотелось?
– Горячего шоколада, пока от него не тошнит, коньков, погладить мохнатую собаку и посмотреть черно-белый итальянский фильм в кино, – выдала она не задумываясь.
Губы мои предательски дрогнули, но я быстро совладал с собой.
– Это все? – спросил я тихо.
Зоя закрыла глаза и глубоко вдохнула:
– Еще залезть на крышу и посмотреть на звезды. С тобой.
Желания Зои были неприхотливы, но я тем не менее нервничал. В первую очередь из-за старого итальянского фильма, но и из-за мохнатой собаки и крыши тоже. Все-таки европейскую классику в кинотеатрах показывали далеко не всегда, а собачники весьма неохотно предоставляли своих любимцев для тисканья. Ну а попасть на крышу я просто никогда еще не пытался, но мое воображение рисовало стальные двери на семи замках.
Однако вопрос с собакой был решен сразу же после того, как в кафе мы выпили горячего шоколада, который сначала совершенно не лез мне в горло, но в конце концов положил тонкую сахарную пелену на израненные глаза души.
Сумерки быстро заливали небо и воздух, как чернила, а вместе с зажигающейся иллюминацией меркла мрачная действительность. Разгоряченная шоколадом Зоя уже не казалась мне такой бледной и синей, а тихая обреченность в глазах заменялась отчаянной лихостью. Она с упоением рассказывала мне о своем детстве и о событиях в ее жизни, о которых я еще ничего не знал. История переходила в следующую, а смех – в слезы тоски и умиления. Я не пытался тормозить ее или отягощать лишними вопросами, так как видел, что она боится не успеть поделиться со мной чем-то важным. А то, что она тогда говорила, на самом деле было важным. Я до сих пор помню ее слова во всех нюансах и прокручиваю их снова и снова в голове, когда хочу почувствовать ее близость.
Собаку мы встретили прямо у входа. Сначала я даже не стал рассматривать ее кандидатуру, потому что она, с одной стороны, была, конечно, изрядно мохнатой, но с другой – являлась самой настоящей дворнягой. Зою этот факт, однако, нисколько не смутил.
– Посмотри, какая прелесть! – воскликнула она, присаживаясь рядом с большим косматым псом, поднявшим оба уха в знак внимания. – Прям как заказывала!
Я с неким ужасом смотрел на то, как Зоя жалась к грязной шерсти обезумевшей от счастья собаки, но сдерживал свои порывы затянуть ее обратно в кафе и отмыть в туалете. Я не так уж много знал о химиотерапии, но понимал, что период, в который придется бегать от любого микроба, как от огня, настанет достаточно рано. Желудок мой снова сжался, а губы сложились в тонкую линию.
– Ну все! – поднялась довольная Зоя. – Я обещала ей принести сюда завтра колбасы. Принесешь?
– Принесу, – кивнул я и улыбнулся.
Мы прошлись по центру до катка на Красной площади и аккуратно заскользили по льду. Иногда Зоя хватала меня за обе руки и крутилась со мной, хохоча, и тогда я старался втянуть в себя облако ее дыхания. Отморозив себе ноги и носы, мы пошли бродить дальше. У меня был на примете один кинотеатр, время от времени приобретающий интеллигентный имидж благодаря черно-белым фильмам, и я молил Бога о том, чтобы в этот вечер он меня не подвел. Но мы так и не дошли. В какой-то момент Зоя замедлила шаг, а потом вовсе остановилась, схватилась за живот и начала глубоко дышать с закрытыми глазами. Я жутко перепугался и бестолково засуетился, а Зоя только подняла руку, как бы отстраняя меня. Это был первый раз, когда я столкнулся с удушающим чувством беспомощности при виде чужой боли. И, к сожалению, далеко не последний и далеко не самый страшный. По прошествии минуты, которая тянулась примерно час, Зоя наконец расслабилась и снова открыла глаза, но бывшей игривости и след пропал.
– Знаешь, давай просто посидим у тебя дома, – сказал она устало. – Что-то мне больше не хочется никого видеть.
