– Нет.
– Что значит «нет»?
– По Парижу нужно гулять пешком. Иначе его просто невозможно прочувствовать по-настоящему. Если я провожу экскурсию, пожалуйста, давайте сделаем хоть раз так, как я хочу. Я не ставлю условий. С вами это бесполезно. Готова поспорить, что завтра будет отличная погода.
– Откуда такая уверенность?
– Убедили. Мадемуазель, это было самое лучшее и в то же время худшее исполнение «Sous le ciel de Paris» в моей жизни. Вы всегда так потрясающе… ужасно поете?
– Нет, что вы! Только что состоялся мой триумф. Обычно все гораздо хуже.
– Вам так нравится эта песня?
– Очень.
– Тогда дайте мне минуту, – попросил он, исчезая в глубине номера. – К «Fouquet’s» мы все равно уже не успеваем. Нам бронировали там столик, но они закроются ровно через пятнадцать минут.
– Ну и ладно. Я всегда считала, что там необоснованно дорого. Кстати, о легендарных парижских ресторанах вы тоже неплохо осведомлены. – Я пыталась его подловить, но моя попытка увенчалась полным провалом.
– Ремарк качественно описал этот ресторан в одном из своих романов, – сказал Дженнаро, подсоединяя телефон к специальным колонкам, расположенным на секретере.
– То есть «Fouquet’s» вам знаком благодаря Ремарку?
Я не верила ни единому его слову.
– Исключительно благодаря ему. Неужели не помните: «После войны встретимся в ресторане «Фуке». – «С какой стороны? Со стороны Елисейских Полей или авеню Георга Пятого?»
– «Авеню Георга Пятого, – продолжила я. – Какие же мы с тобой идиоты! Пара сопливо-героических идиотов. Прощай».
– Брависсимо, мадемуазель! В чьем исполнении вы предпочитаете «Sous le сiel de Paris»? Кроме вашего собственного, разумеется.
– В классическом, – рассмеялась я. – Эдит Пиаф вполне подойдет.
Когда комнату оглушили звуки французского аккордеона и раскатистое «r» Эдит Пиаф прокатилось по коже приятным ознобом, мой друг вернулся на террасу с бутылкой винтажного шампанского и парочкой тонких бокалов.
– Так мы Париж не посмотрим, – охарактеризовала я его эффектное появление.
– Мадемуазель, что за пессимизм? Париж перед нами как на ладони. – Он протянул мне ювелирно наполненный бокал. – Рассказывайте.
– Что рассказывать?
– Перед нами одна широкая улица, шпиль собора и целых две башни. Просвятите меня наконец.
– Ладно… Что вы… что вы делаете? – поинтересовалась я, когда дистанция сократилась до минимума и он аккуратно начал раскачивать меня в такт музыки.
– Вы не умеете танцевать и вести экскурсию одновременно?
Горячее дыхание обожгло шею и пустило по телу мощнейший разряд.
– Я… я никогда не пробовала. Будем танцевать прямо здесь? – я говорила первое, что пришло в голову, потому что мои мысли напоминали хаотично разбросанные по полю мины.
– У нас в запасе приблизительно сто двадцать квадратных метров и две террасы. Что вы так дрожите? Вам холодно? И что это за ужасная башня вдалеке? – издевался он.
– Нет, мне жарко… Не знаю… мне все равно. Это башня Монпарнас. – Я не могла видеть его лица, но кожей чувствовала, что он улыбается в то время, как Эдит Пиаф готовилась к очередному надрывному припеву. – Она… она считается одним из самых уродливых небоскребов мира. Парижане ненавидели ее столь же яростно, как в свое время la tour Eiffel. Высота башни составляет двести десять метров. Когда Мопассан шутил, что лучшее место в Париже – это Эйфелева башня, потому что, находясь на ней, ты не видишь это железное чудище, он и предположить не мог, что в 1973 году в черте города появится жуткий пятидесятидевятиэтажный небоскреб.
– А улица?
Его губы словно по ошибке постоянно трогали мои волосы.
– Где? – почти застонала я и рассмеялась из-за нелепости собственного вопроса.
– Под нами, мадемуазель, под нами. Вы всегда так учащенно дышите, когда танцуете с мужчинами?
– Обычно я с ними не танцую, – еле выговорила я сквозь рваное дыхание. – Авеню… Авеню Георга Пятого… названа в честь британского монарха,
