он прекратил себя терзать, но костлявая рука тянется к следующему цветку.
— Всё изменится, Санс, — Флауи прикрывает глаза, воссоздавая в памяти образ малышки. — Когда-нибудь всё образуется. Поверь, ты значишь для него больше, чем думаешь.
Потом звучит глухой смех Санса, слегка хриплый, будто ему трудновато дышать. Флауи вспоминает, что на тот момент несколько цветов уже проросли в его горле; это были первые из чудовищных дней, наполненных безграничным отчаянием. Но тогда они ещё делали вид, что могут совладать со всем на свете.
Папирус трогает другой цветок. Его движения кажутся неестественными и деревянными, словно он заставляет себя. Флауи надеется, что следующая фраза окажется безобидной, но голос Санса разрезает тишину, и он с трудом сдерживает тяжёлый вздох, понимая, что именно сейчас прозвучит.
— Все меняются, милая, — говорит Санс серьёзно. — Но не мой брат. Папирус, он... он никогда не сможет. Он навсегда останется таким.
Это катастрофа. Флауи клянёт себя за то, что не сдержался и проговорился Папирусу об этой дурацкой фразе. Он осторожно выглядывает, надеясь, что скелет не воспримет всё слишком близко к сердцу хотя бы в этот раз, но надежда, глупое чувство, в очередной раз обманывает его. Чужая боль и одиночество безумной волной накатывают на него; режущая дрожь предательства того, о ком заботился всю свою проклятую жизнь.
Он видит, как Папирус прижимает колени к груди, принимая несвойственную своему суровому образу позу, и прячет лицо. Ничего не слышно, но Флауи видит, видит, как рвано подрагивают его плечи. Ему становится жаль, потому что он понимает, действительно понимает, и хочет сказать, что это неправда, что Санс давно так не думает, что это в прошлом, но...
Он остаётся на месте. Папирус касается проклятого цветка, Санс снова и снова говорит эти жестокие слова, скелет съёживается сильнее и сильнее. Флауи задыхается среди травы — чужая боль прошивает его миллионами игл, и он силится закрыть сознание, но это выше его.
Невысказанное «лжец» витает в воздухе. Флауи отворачивается от Папируса и исчезает, оставляя его наедине с эхо-цветами и своими бедами. С него довольно на сегодня.
Но, конечно же, это ещё не конец.
***
Альфис не знает горечи. Флауи почти уверен, что в лаборатории он сможет хоть ненадолго отдохнуть и разобраться в себе, но эта уверенность улетучивается, когда он поудобнее устраивается на шкафу, в тени, и освобождает своё сознание.
Он не чувствует Альфис, нет. Она здесь, у стола, изучает какие-то графики и делает записи, но от неё не исходит ничего, кроме лихорадочной радости и интереса. Флауи легко может это заблокировать, но есть и другое — остаточные эмоции монстров, что побывали в лаборатории раньше. Он не знает почти никого из них, и их растерянность, отчаяние, тоска смешиваются в кучу, которая безвозвратно накрывает Флауи. Все они — живые ли, мёртвые, — все их души плавятся в единый поток, в котором Флауи тонет, обхватив себя листьями и дрожа. Это ещё хуже, чем наблюдать за родителями. Хуже, чем видеть трясущиеся плечи Папируса. Флауи хочет кричать и просить, чтобы этот кошмар прекратился, но не делает этого; он лишь съёживается в тёмном углу и ждёт, пока чужая боль уйдёт. Она всегда уходит, так или иначе.
На секунду ему удаётся распознать в этом потопе чужие скомканные мысли, обрывки болезненных видений. Санс. Флауи прекрасно знает, зачем он приходит сюда, и теперь, когда ему известны его мучения, вина и сожаление вновь пробуждаются в нём.
А потом Альфис всё же замечает его скорченный силуэт и удивлённо подходит, вглядываясь. Флауи поднимает голову; она изумлённо щурится и недоверчиво поправляет очки, словно не ожидая подобной компании.
— Это ты, какой сюрприз, — Альфис пытается улыбнуться, но выходит лишь насмешливая ухмылка. — Азриэль.
— Я больше не Азриэль, — говорит Флауи, и собственный голос, наконец, разгоняет демонов. Ему становится чуть лучше. — Но это уже неважно.
— Верно, — она приглашающе кивает в сторону стола. Флауи размышляет несколько мгновений, и всё же спрыгивает, добираясь до рабочего места в несколько движений. Он устраивается на краю, крепко вцепившись стеблями в ножку; сверху приятно греет лампа, и Флауи неизбежно подставляется её лучам, повинуясь инстинкту. Альфис наблюдает с той же усмешкой.
— Зачем ты пришёл? — спрашивает она и, не дожидаясь ответа, продолжает. — Я следила за вашим маленьким путешествием. Удивлена, что в этот раз ты сумел зайти так далеко. Ты почти спас седьмого человека, благодаря Сансу, в большей степени, но всё же.... Это достойно похвалы.
— Спасибо, — сдержанно говорит он, зная, что это вовсе не то, чем стоит гордиться. Предыдущих людей защитить не удалось, ну а Фриск... он повторяет себе, что смерть малышки — не вина любого из них, и твердит это же Сансу. Помогает плохо, очень плохо.
— Скажи, зачем Санс развеял душу? — интересуется Альфис, садясь на стул. — Андайн рассказала мне. Это было очень опрометчиво с его стороны, хотя последствия оказались весьма интересными. Почему он не отдал её Азгору?
— Я не хочу говорить об этом, — отрезает Флауи, избегая встречаться с ней взглядом. Обсуждать Фриск с кем-то, кроме Санса кажется кощунством.
— Как скажешь, — хмыкает учёная. — Тогда, может, поговорим о Сансе? Уж эта тема должна быть тебе интересна.
Флауи неопределённо качает головой. Он мало что понимает в науке, но это и не нужно: дурацкие графики Альфис может спокойно выкинуть
