Воспоминания о пытках и боли не должны влиять на него сейчас. Он ведь мечтал об этом с того самого момента, как впервые пригласил нефилима к себе. Лафейсон задышал чаще, когда настойчивые пальцы стали толкаться в него резко, нетерпеливо.
— Локи… — послышался судорожный вздох за спиной, и свет в спальне стал моргать.
Демон распахнул глаза, но вместо мягкой постели он оказался вмят в твёрдую субстанцию, напоминающую горячий камень, маслянистая полутьма клубилась влажным туманом. Демон и ангел оказались где-то на периферии миров в отдалённом нейтральном уголке вселенной.
— Как это романтично, — не удержался Лафейсон и уже успел пожалеть о том, что открыл рот, поскольку настойчивые пальцы резко исчезли, больше не ласкали его. Правда, Тор не дал ему забеспокоиться всерьёз. Зеленоглазый охнул, чувствуя знакомую выламывающую боль в крыльях, казалось, болел каждый участок перепончатой кожи. Горячие, невозможно властные руки подхватили его, развернули, Локи застонал от боли, ухватился за крепкий камень и…
Тор предстал перед его взором в полной красе: светлые локоны змеились, развевались, словно от порыва ветра, глаза горели ультрамариновыми всполохами, мощное тело светилось изнутри. Истинное воплощение нефилима привело зеленоглазого в такой восторг, что он не сразу понял, отчего в паху палит и режет нестерпимой сладкой болью. Настойчивый жадный рот нефилима поглотил стон боли. Тор целовал его так, словно клеймил, порабощал, горячо и влажно. Тор целовал его?! Да, именно это он и делал. Лафейсон уступил жадному рту раньше, чем понял суть происходящего. Пах налился таким жаром, что Локи готов был потерять сознание, но острая боль пролилась всепоглощающим теплом, у него крепко стоял. Наверное, сегодня особый вечер открытий и сюрпризов, но помимо поцелуя и чудом пробившегося сквозь пелену равнодушия возбуждения зеленоглазый к своему удивлению и восторгу почувствовал, как Тор подхватывает его под ягодицы, вынуждая обхватить свои бёдра. Лафейсон подчинялся беспрекословно, боль заставляла его щуриться и дёргаться в руках нефилима, а жажда — тянуться к нему, льнуть к горячему камню его груди. На этом безумие не прекратилось, охваченный эйфорией Локи, потерявший возможность соображать, почувствовал как горячее, твёрдое и влажное у самого входа трётся и напирает.
— Тор! — резко вскрикнул Лафейсон и понадеялся лишь на то, что всё понял верно, что это не раскалённая кочерга или что-то в этом роде. Локи сам начал насаживаться, вцепился в плечи любовника, при этом заботливо спрятал когти.
— Локи, я не сдержусь, — хрипло прошептал Тор, и тут же из горла его вырвалось рычание.
Локи не слушал, он сам исступлённо насаживался на член распутного ангела. Боль и наслаждение сплетались, так же как их тела. Не услышав возражений, Тор сразу сорвался на быстрый ритм, он вколачивался в податливое тело, увлажнённый кровью демона, стонавшего в его крепких объятьях. Растрёпанные чёрные волосы, до боли сомкнутые веки, вспотевший устланный символами лоб. Одинсон задыхался от жара, от неудовлетворённости, от тесноты и трения, ему было мало, ему нужно ещё больше. Локи не пытался сопротивляться его власти, даже когтями не впивался в его плоть, он стонал и позволял себя трахать, совсем без нежности, дико и необузданно загонять в своё нутро твёрдый как камень член.
— Не останавливайся! Никогда! — выкрикивал обезумевший демон, цепляясь за плечи нефилима, отдаваясь всецело, словно хотел быть раздавлен этой мощной силой. — Укуси меня! Немедленно! То-ор!
Одинсон впился клыками в бледную шею, продолжая таранить его тело, не выпуская его из рук ни на секунду, кровь хлынула в рот сладким нектаром. Как наркотик сносит крышу смертным, так кровь любовника доводит Одинсона до сумасшествия, его мощные крылья дёргаются и раскрываются, возвышаясь над головой, перья мерцают, разгоняют мрак, но не на столько, чтобы туман рассеялся.
Локи стонет, так что и не понятно, плохо ему или хорошо, Тор вылизывает его шею и придерживает дрогнувшие чёрные крылья, ему лучше сейчас не раскрывать их.
— Ну же! Сильнее! Не сдерживайся! — отрывисто выкрикивает Локи.
Одинсон думал, что уже успел покалечить своего демона, а он заявляет, что хочет ещё. Ненасытное создание ревностно требует своё, и Тор внимает просьбам.
— Сделай! Ну, сделай это!
Возбуждение не спадает, и развязка ещё не скоро. Тор делает то, что хочет, то, о чём просит любовник, он двигается так резко и загоняет так глубоко, как может, а Локи каким-то непостижимым образом умудряется намеренно зажиматься, противится ему, причиняя себе боль, а насильнику — наслаждение. Крылья Локи бьются под ладонями полукровного ангела, и он выпускает их, стискивает изящные бёдра, впивается пальцами, насаживает на себя, и, словно бы этого наглому демону мало, он умудряется поводить бедрами так, что у Одинсона темнеет перед глазами, и только два вспыхнувших зелёных факела — его маяк в этой тьме. Чёрные крылья обнимают светлые, когтями цепляют нежные ласковые перья. У кромки сознания Тора теребит беспокойство. У Локи травмированы крылья, его надо беречь. Ну или уберечь хотя бы крылья. Одинсон выскальзывает из горячего тела, слышит в ответ полное недовольства и ярости шипение. Лафейсон скалится, хватает за плечи, но ладони соскальзывают. С нежностью, словно укладывая дитя в постель, Одинсон осторожно выпрямляет чёрные крылья и опускает зеленоглазого на спину, раздвигает его ноги и притискивает к горячему камню, подаётся вперёд, снова проталкивается во влажную тесноту, и они стонут в унисон, сливаясь воедино.
— Мой демон, — рычит Тор, вколачиваясь между ног Лафейсона со всем жаром, на который способен. — Мой… мой…
Лафейсон обхватывает его бёдра ногами и с трепетом ловит каждый его толчок, пиявкой липнет к нефилиму, хватает за плечи, стонет громко и пошло, от всего этого у Тора окончательно сносит крышу. Безумное совокупление, не доступное никому из смертных, продолжается очень долго.
