запертый кабинет, в котором, судя по всему, сто лет никто не бывал.
Я тихо прикрыла за собой дверь и прошла вдоль стен со шкафами и полками с книгами. На стене висел портрет, завешанный черной материей. Я подошла к нему и, став на носочки, отодвинула кусок ткани - на нем был изображен мужчина, очень похожий на Романа, но с седыми волосами. Наверное, его отец.
Странно, почему в этой комнате убирает только Кристина? Здесь что-то спрятано? Что-то, не предназначенное для глаз других слуг?
Я подошла к столу и принялась отодвигать ящики в поисках того самого секретного, но ничего, кроме стопки писем и нескольких альбомов с фотографиями, не нашла. Альбом оказался настолько тяжелым, что выпал у меня из рук, взметнув облако пыли, и упал на ковер. Я наклонилась, чтобы поднять, и замерла над открытыми страницами. С одной из них на меня смотрели Ворона и какой-то мальчик с уродливым лицом. Я схватила альбом и положила на стол, внимательно всматриваясь в ребенка с яркими желтоватыми глазами. Но жуткое врожденное увечье отвлекало внимание на себя - вывернутая верхняя губа, словно разорванная в двух местах и сшитая пусть и аккуратно, но все равно уродуя лицо ребенка. Я закрыла до половины лицо пальцами и вздрогнула - на меня смотрели глаза Огинского. Я листала все дальше и дальше. Уродство становилось все менее и менее заметным, но по- прежнему искажало нижнюю часть лица.
Я не знаю почему, но внутри меня словно все сжалось в какой-то тугой узел. Я листала и листала эти фото... и всматривалась в глаза ребенка - в них было примерно такое же выражение, как и вчера, когда он целовал мне пальцы. Безысходность и дикое отчаяние, а еще... еще в них была боль. Океаны боли. Я такую лють в глазах Мити видела, когда он после приступа на меня смотрел.
Почему-то фотографии этого ребенка не вязались с образом совершенного во всем Огинского. Но тем не менее это был он... это были те самые тайны детства, которые паук-отшельник прятал глубоко в недрах своего мрака.
Я не знаю, зачем протянула руку к письмам и взяла верхнее, в ту же секунду двери распахнулись, и на пороге, как из ниоткуда, возникла госпожа Огинская. Ее глаза расширились и застыли на мне с выражением бесконечной и неконтролируемой ненависти.
- Ты что здесь делаешь, дрянь? Кто тебе дал ключи? Как ты смела войти в эту комнату?
Я вскочила из-за стола, успев спрятать одно письмо в рукав платья, а Огинская выглянула в коридор.
- Антон! Здесь в кабинете воровка. Отведи ее к моему сыну. Я хочу, чтоб он увидел, кого взял в дом! И кто залез в комнату с сейфом и его личными вещами!
ГЛАВА 26
ГЛАВА 26
Одним взглядом можно убить любовь,
одним же взглядом можно воскресить ее
Уильям Шекспир
Я не сопротивлялась. Мне уже давно было нечего терять в этом проклятом доме. Все, что могло случиться, уже случилось. И эта ведьма с глазами, в которых живет только ненависть и презрение, меня не пугала и на десятую долю по сравнению с ее сыном. Но ведь именно она породила на свет такого, как он. Она сделала его тем, что он есть. Ведь у любящих родителей такие монстры не вырастают. И чем ближе мы подходили к стеклянной комнате, где он обычно проводил утро и завтракал, мне становилось все страшнее. Для меня этот человек был совершенно непредсказуем, и его ласка могла мгновенно превратится в пытку самую жестокую и изощренную, на которую способен лишь мозг психопата. Вита была права - его любовь намного страшнее его пренебрежения или презрения. Если вообще такой монстр знает, что такое любовь. Глядя на его мать, я в этом сильно сомневалась.
Она не стучалась, как я поняла, никогда, просто распахнула дверь и кивнула Антону, чтобы он завел меня в комнату. Точнее, втащил. Пока мы шли, она постоянно приказывала тянуть меня быстрее. Ей нравилось видеть, как я спотыкаюсь на ступеньках, я была в этом уверена, по ее лицу расползались красные пятна удовольствия.
Огинский стоял у окна с телефоном у уха. Не знаю, как этому человеку удается даже в собственном доме за завтраком выглядеть так, будто он только что вернулся с приема или конференции. В белой рубашке, светло-серой жилетке и отутюженных до идеала штанах, сидящих на нем как на манекене. Все это отдает лоском, стилем, огромными деньгами и властью. Все в нем какое-то непостижимо совершенное, и это ужасает в сравнении с тем адом и грязью, которые скрываются под его идеальностью.
Он резко обернулся. Огненная вспышка в тигриных глазах и тут же выключенный вызов.
- Руки убрал от нее!
