Выхожу, подставляю лицо ветру.
Страхи этого дня уходят, осыпаются вековой пылью. Только ликование и лёгкость.
Мне аплодируют.
– Умница! – говорит он, глаза светятся хищно и недобро. – Не зря тебя сам Великий Охранитель избрал!
– Стивен? Ты же уехал?
Лепечу чушь, но лишь потому, что ошарашена. Умное в голову не идёт.
– А я может быть со скучился по вновь испеченной родственнице, – ухмыляется гадко. – А теперь,
– Нет!
– Ты же умная девочка.
– Нет, Стивен, эта тетрадь – пропуск в мой мир.
Он хохочет.
– Так и знал, что ты не любишь Бэзила. Притворщица. Хотя тебя можно понять: как его любить? Он же чудовище! Монстр! Оборотень!
Хлещу ему по лицу со всей силы, прямо сложенной тетрадью.
Он – не Бэзил, реакции не те.
И пока очухивается, успеваю развернуться и рвануть прочь. Несусь, не разбирая дороги.
Он дышит мне в спину, а я никогда не была отменной бегуньей. А тут ещё это платье и туфли на каблуках.
Нога ожидаемо подворачивается. И лечу кубарем вниз. Повисаю над пропастью на каком-то корне. Тот опасно трещит.
Стивен склоняется надо мной – и у него оскал каменной горгульи.
– Отдай мне тетрадь, и я помогу тебе выбраться.
Корень трещит сильнее. Зажмуриваюсь, тихо хнычу.
Никто не поможет.
Путеводителя нет.
– Я отправлю тебе в твой мир. Ты только мешаешь, путаешься под ногами. Ну же, соглашайся. Брат не будет столь милосерден. Он кинет тебя в пекло войны.
Голос ласкает, обволакивает. Хочется верить, но нельзя.
Смерть недаром раскрывала мне свои объятия, она предлагала остаться, а я ушла и украла у неё. Никому нельзя красть у смерти.
Корень обрывается.
Мне вслед несутся проклятья.
Бездна раскрывает пасть.
Горгульи хлопают крыльями. Хохочут. Победили.
А у меня – крыльев нет.
Любимый ушёл и унёс их с собой.
Лечу бескрыло, камнем, тушей…
Тьма смыкается над головой.
Ад пожирает меня.
Гудок шестнадцатый
…вот дерьмо!
Вся скручена и вишу. Во рту вонючая ветошь.
Ну, Серый! Точно ушлёпок! И надо же было поверить и пойти да ещё и рот так раззявить, что проворонить, как обдурил!
Но ведь там – Харон! Тот поезд! Мне про него всё в уши турчали – и дед тот, Карпыч, что нашёл, и баба Кора потом. И даже Гиль знал!
Дёргаюсь.
Руки отомрут скоро. Горло дерёт от вони: это – та тряпка во рту.
Серый, мразь, отпусти!
Хоть для него и мычу, но, видать, распознаёт, что ругань. Я щаз только врубаюсь, где вешу на каком-то дереве, прям над тем самым обрывом.
Ну, под которым Харон. Вернее, над площадкой у обрыва.
Серый лыбится и ваще, как важный гусь сам. Видать отыгрывается за тот раз, когда обломала.
А не для тебя, ушлёпок, моя ягодка зрела!
Пырхаюсь. Так бы и харкнула этой хренью ему прямо в рожу, ишь, лыбится.
