Скоро залитый серостью город оказывается за спиной, и чредой тянутся поля – уже тучные, расшитые заплатками цветущего разнотравья.
Весенняя губерния. Почти граничит с Летней. Расскажет мне потом наставница, а пока – даю глазу отдохнуть на зелени. Вдыхаю запах мёда. И теперь уже горчинка приятная.
Отец – этот, здешний, – очень любил Айринн, раз оставил ей дом в таком месте. Мой сделал бы тоже. Как они там? Очнулась ли Маша? Не вышло ли у дяди Юры конфликта с Филом? Волнуюсь, но волнение это тёплое, как весенний ветерок.
Теперь я уже смотрю на дом другими глазами – этакий сказочный двухэтажный коттедж с обоев для рабочего стола. Выкрашенный сиреневым, с островерхой крышей, крытой коричневой черепицей. Низенький белый заборчик, из-за которого выглядывают любопытные люпины. Мощённая дорожка к каменному крыльцу. А позади – пики елей. И всё это – на фоне безмятежного неба.
В этот раз шагаю внутрь почти весело.
А потом долго смываю воспоминания: и тюрьму, и Печать греха, и старика с клубникой, и казнь Бэзила. Её – особенно. Потому что чувствую себя очень виноватой и грязной.
Оставляю только воспоминание об объятиях и котёнке. И буду верить, что он хотел сам.
Госпожа Веллингтон сжалилась и приготовила мне в этот раз что-то вроде длинного халата с множеством меленьких пуговичек и нарядного клетчатого передника. В этом куда удобнее, чем в том зелёном, с корсажем и турнюром.
На столе ароматно дымит какао, я забираюсь с кружкой на подоконник, смотрю, как на заднем дворе Мартин возится с машиной. Он снял очки и шлем, и оказался забавным и вполне милым.
Улыбаюсь, стараясь заглушить воющую бродячей собакой тоску. Мне вообще-то хочется уговорить Мартина рвануть обратно и узнать, что там с Бэзилом. Посидеть рядом с женихом.
Мои мысли прерывает нежный стрекот. Смотрю вниз – возле кустов жимолости вьётся прехорошенький зверёк. Глазастый. Шкурка пушистая и ярко- розовая. Тянет ко мне заострённую мордочку, стрекочет.
– Какао хочешь?
Хлопаю рядом с собой. Он какое-то время мечется, поскуливая. Но потом как изловчится и прыгнет, цепляясь коготками за край окна, сверчит испугано. Затаскиваю к себе.
Какой милый! И пушистый! И тёплый! Лакает какао прямо из кружки. Глазки огромные, лиловые, умные, всё понимают.
Кажется, вот-вот заговорит.
Беру на руки, устраиваю на коленях. Мне чудится или он и впрямь мурчит, как кот?
Уютно.
Тепло.
Клонит в сон.
Сползаю, устраиваюсь тут же, у окна, на ворсистом ковре. Зверёк укладывается рядом. Обвивает мою руку длинным пушистым хвостом с чёрно-белым кончиком. В глазах – хитринка. Но приносит она умиротворение. Всплывает чёткое видение:
А может я только снюсь себе здесь?..
Голосом нежным и самым любимым.
Прыгаю туда, в сон, в пруд…
Солнечно, счастливо и вновь с ними.
Гудок восьмой
…заканчиваем драить, и Фил вытирает лоб рукой. Старик, который его учитель, мотается вокруг, как тот Тотошка по весне, охает, что баба Кора , зовёт «детоньки». Вред один – помоешь: ту же промчался, следы. Ещё и Дружок заодно понаследил.
Так и хочется тряпкой перетянуть. И деда тоже.
Фил косится на него, глаза – насторожены:
– Аристарх Кирьянович, может расскажите правду. Каша манная ведь сама на потолок не прыгает?
Дед мнёт передник, надел его, чтобы, типа, с нами убирать. Куда там, только бегал!
– Ну я снова попробовал его! – говорит, а сам краснеет. И тогда понимаю: что-то стыдное. Эх, бабы Коры на него нет. Ужо задала бы!
Вон и Фил аж бледнеет, словно в его сплошную кровь наконец плеснули молока.
– Вы же знаете, как это опасно. Перемещатель ещё не готов. Опытная модель же.
– Я немного его доработал. И ведь почти получилось! Она же поднялась на потолок! Каша-то!
– А та, что не поднялась, сгорела! И вы чуть целый дом не спалили.
