ныть.
Встряхиваю волосами и мигаю им: прорвёмся, да! А иначе никак!
***
…жуткая пляска форменного безумия.
Но взгляд не отвести. Такие хрени обычно появляются в ужастиках, перед тем, как произойдёт что-нибудь пипцовое или выползет невъе***нный монстр.
Не успеваю додумать, как начинает трясти. Сыплется штукатурка и камни, и морда Тодора становится совсем довольной. Как накануне встречи с дорогим другом:
– А вот и Малыш, – хищно и нездорово лыбится он.
И Малыш выползает.
Знаете, что хуже встречи с придуманным тобой плохишом? Придуманный тобой монстр! И когда врубаюсь, какой именно сейчас выползет, ссусь. В натуре. И мне по хрену, что подумают. Трясёт, как параличного. Падаю на задницу и ползу, барахтаюсь ногами в своей луже. Весь в мокрый, как мышь.
Потому что, громя и круша всё на пути, из двери напротив, как из норы, прямо на меня прёт землетварь.
И чего я не сдох раньше.
Ору, закрываюсь рукой, зажмуриваюсь. В соплях весь. И в моче. Плевать. Не хочу видеть, как она начнёт меня жрать, не хаааааааааачуууууууу!!!
Эхо тянет моё «у», но вскоре оно тонет в вое и ликовании кашалотов. И диком, будто лающем, как у гиены, смехе Тодора.
– Эй, ссыкун, что скажешь о Малыше? Правда же он хорош? – поворачивается ко мне и пинает ногой, сгибаюсь и отплёвываюсь. Разбил мне что-то, урод.
Болит, скулю.
– Цыц! – приказывает он. – Ненавижу слюнтяев. Вставай, тебе придётся познакомиться с Малышом поближе.
Поскольку встать не могу, коленки, как у марионетки, ходуном, он хватает меня за ворот и тащит к чудищу.
Землетварь обнюхивает меня и щерится, а я кошусь на зубищи, с добрый кинжал размером, и плыву.
Монстр чуть отползает, задирает задницу, бьёт хвостом. Вижу шипы, словно не хвост, а моргенштерн. И разрушительная сила, наверняка, та же.
Впиваюсь зубами в себе в ладонь. Чтоб не начать выть. И клянусь: вернусь к себе, буду писать только про принцесс и розовых единорожков, которые какают радугой.
Врагу бы не пожелал этот мир.
Кашалоты гикают, и Тодор переводит мне:
– Они говорят – Малыш хочет играть.
И громадина действительно выпрямляется, со скоростью пружины, и бодает меня. Отлетаю, шлёпаюсь смачно и выключаюсь.
Вот и поиграли.
Но игры только начались, говорит мне обезьянка. Ей поддакивает клоун, и вместе они отплясывают джигу безумия. Прямо у меня перед носом.
Осознаю, что тоже пляшу, вернее, бегу. В колесе. Как хомяк. И судя потому, что меня со спины обдаёт смрадным и слюнявым дыханием, висит это колесо перед мордой землетвари.
Зубы клацают где-то возле уха вполне ощутимо.
– Беги! – доносится сбоку, Тодор поднимает палец вверх. – Ты вертишь цепь. А это заводит моего Малыша. Беги, придурок, если хочешь жить. Е-ху!
И почти буквально взлетает на спину землетвари.
Делать нечего – пускаюсь наутёк, в тщетной попытке удрать от себя. И, пожалуй, не придумать тому лучшей иллюстрации.
Землетварь загребает местную красную и прочную глину на манер экскаватора. За нами, поди, ров и преглубокий.
Но, судя по всему, никому до этого и дела нет. Кашалоты пылят с боков на разбитых вдрызг машинах. Радостные, как детсадовцы на прогулке.
И, главное, не пойми куда прёмся. Всюду, где глаз достаёт, красная пустыня. Кое-где комья перекати-поля, а может, какой-то местный зверь. Хрен их всех знает.
Но эти бесприютные и гонимые ветром шарики – авторские мысли. Вот так же мчатся по пространству сознания, но зацепившись за мозг, не став идей, уносятся прочь, исчезают в файлохранилищах памяти. Мысли – не скакуны, мысли – перекати-поле.
Землетварь начинает резко тормозить. Меня мотает в колесе. И клоун и обезьянкой, в обнимку, летят вниз. Ликую, наблюдая их падение и смерть.
И не сразу понимаю, что из рассеявшейся дымки, прямо на нас выпрыгивают трое: мальчикопёс, баба с сисярами надцатого размера и клешнёй вместо руки, четырёхглазая, а за её спиной маячит нечто, похожее на помесь Халка и Шрека.
– Спятили? – орут сверху, и Тодор сигает вниз. Но – приземляется плавно, будто парил по воздуху, а не несся с невероятной скоростью.
