О последнем занятии Белинда решительно предпочла не вспоминать – не прокручивать внутри неудачные диалоги, не упрекать себя за несдержанность и проявленный вдруг норов, не предсказывать, на что и как в дальнейшем это можно повлиять. Отгородилась от самой себя будто куполом – пусть снаружи хоть дождь, хоть снег, хоть камни – ей тихо внутри.
Тренировки отвлекаться помогали хорошо, а вот по возвращении в профессорскую усадьбу вновь наваливалась нудная, как зубная боль, тревога, и тогда Лин переодевалась в униформу горничной и принималась взаправду убираться. Чистила книжные полки и статуэтки от пыли, поливала цветы, пылесосила паласы – постоянно что-нибудь терла, полировала, шоркала – где-нибудь да возила тряпкой.
Ивар косился на нее с любопытством, но комментарии держал при себе. Лишь однажды хмыкнул:
– Слышь, тебе же за это не платят?
Он отправился на кухню, в который раз не дождавшись ответа.
И, как в зеркале, на его лице она увидела собственное выражение лица – тогда, в прошлом, когда она спрашивала, а ей молчали в ответ – недоуменное, чуть раздраженное, с печатью на лбу – «ну и ладно, мне пофиг…»
Хорошо отвлекала еще и настроенная Джоном на новый лад сфера – Белинда постоянно ловила вокруг себя светящиеся точки. Протирала корешки толстых и умных книг, а сама силилась почувствовать, в каком направлении плывет новая? Чаще всего не чувствовала – выбрасывала руку левее, правее, а то и вовсе в противоположном направлении.
И за прошедшие три дня точно она поймала лишь четыре. Из примерно двухсот.
«Мастер Мастеров скажет…»
И тут же обрубала себя – «что скажет, то и скажет». И погружала разум в вакуум. Продолжала удивлять Ивара, когда, например, пылесося, вдруг замирала, вскидывала к потолку руку, сжимала кулак, а после разжимала и разглядывала, словно пойманную муху, невидимое содержимое.
Только мух вокруг не было. И на строгом лице солдафона сменяли друг друга выражения: «Дура? Что ты ловишь? Может, рехнутая? Сказаться профессору? Хотя, может, я чего не понимаю?»
Лин, начищая до блеска чужой дом, продолжала «что-то ловить».
Ивар профессору не жаловался, молчал.
Роштайн по возвращении из института Белинду никогда не напрягал. Не навязывал свою компанию, не приставал с беседами, никогда и ни на что не жаловался. Лишь спрашивал: «Вас покормили?» Она кивала и всегда возвращала ему встречный вопрос: «Как сегодня?»
– Не звонили.
Раньше ему почти каждый день поступали звонки с угрозами, но в последнее время звонки стихли. Прошла неделя – и ни одного.
– Может, все наладилось? – вопрошал Иан не то ее, не то себя с надеждой.
«Может быть», – могла бы кивнуть Белинда, но предпочитала молчать. Ни к чему усиливать бессмысленную и преждевременную радость. Вот когда врага поймают…
На телефонной станции, как сказал Роштайн, его линию теперь в целях безопасности постоянно прослушивают – за плату, разумеется – «авось, поэтому негодяй и притаился…»
Как-то ее любопытство пересилило.
– Иан, а Вы могли бы показать мне ту коллекцию?
– Какую, душа моя?
Она легко прощала ему безобидную фамильярность в виде подобных, слишком интимных фраз – понимала, Роштайн не со зла.
– Ту самую…
– Из-за которой Вы здесь?
– Да.
– Конечно, мог бы. Я почему-то даже рад, что Вы спросили…
И он принес сверху из кабинета толстенный альбом с картонными страницами.
– Ее называют «Пророческая». Знаете, почему?
Белинда, временно позабыв и о тревогах, и о нужде ловить светящиеся точки, с жадным любопытством и некоторым разочарованием рассматривала совершенно обычные на вид почтовые марки. Блеклые, неяркие, совсем не такие, как ей представлялось.
– Скучные на вид, да?
– Да, – не стала врать. Коллекция, за которую по ее мнению, стоило бы пытаться перегрызть другому шею, должна была выглядеть, как набор искуснейших и филигранных кусочков гениального арта. Как чей-то очевидный неподражаемый талант, а не…
С восьми белых вертикальных прямоугольников, выполненных из довольно тонкой и почти прозрачной бумаги, на нее смотрели символы-рисунки, которые она не могла ни прочесть, ни интерпретировать – треугольник с расходящимися в стороны линиями – лучами солнца. Многократные, спрятанные одна в другой окружности, тыльная сторона ладони, а посредине глаз…
