подушку Рим и пробубнит, что б «тот, кто ее сшил, сам бы на ней спал», – эти слова, словно мантру, она произносила каждый вечер. Будь у Белинды полноценная возможность дарить подарки, она бы съездила в город за новой, чтобы на следующий новый год положить для Рим не что иное, но новую толстую и мягкую подушку. Длинная стена; и отсюда не видно, как чадят, отпугивая «духов» чащи. А за вратами следит молчаливый и иногда ворчливый Будма.
Каким образом, почему ее сморил возле дерева сон? Лин этого не заметила. В какой-то момент лишь ощутила, как тепла под ней земля и каким бархатным кажется темнеющее над головой небо.
Когда кромки далекой горы коснулся край солнца, она уже спала, свернувшись у корней калачиком.
Все повторялось вплоть до мельчайших ощущений – тот же самый сон: тело спит на земле, но Лин – подвижная и невесомая – наблюдает за тем, как над южным холмом повисла ночь. Хочешь, шевельни пальцем и вновь взлетишь, хочешь, просто наблюдай за невероятно крупными и кажущимися такими близкими белыми виноградными звездами.
Каким-то непостижимым образом она вновь покинула собственное тело. Наверное, это все усталость сознания, наверное, миражи от перенапряжения – глюки, побочные эффекты. И пусть – ей нравилось.
Какое-то время Белинда-призрак рассматривала темный абрис стоящего вдалеке монастыря, размышляя о том, а не перелететь ли лес поверху, не соприкасаясь с духами, а потом вдруг услышала, как тихонько поют за ее спиной сияющие в ночи золотые цветы. Цветы из сада… богини Любви.
Резкий разворот – такой быстрый, что покачнулся мир. А после шокированный выдох и дрожь сознания.
Дом Миры – он находился за ее спиной, совсем не далеко от того места, где дремало утомленное Белиндино тело.
Дом. Стоял. На холме.
Снова.
И входная дверь его была приоткрыта.
– Неужто гости у нас? Смотри-ка, пришла! Явилась!
И правда – явилась.
Лин неосознанно терзала пальцы, позабыв о том, что практически не имеет тела, – все пыталась сложить ладошки так, чтобы перестать терзаться чувством вины, потому что встретила ее отнюдь не Мира, а тот самый страшный, язвительный дядька Мор. И смотреть ему в глаза не хотелось.
– Пришла! Вот же упрямая маленькая дрянь…
Белинду будто хлестнули по щекам наотмашь.
– Я не дрянь!
И колыхнулось от ее злости пространство; стены чужого дома на миг покрылись рябью. А внутри клокотало.
– На колени! – вдруг зло заорали на нее. – На колени!!!
И Лин пала. Потому что, увы, не могла противиться приказу хоть и не уважаемого ей, но все-таки, бога, а во-вторых, потому что за человеком в пиджаке стояла женщина в белом платье – та, к которой она явилась.
Нужно извиниться за негаданное вторжение? Хорошо, извинится. Нужно поклониться и попросить прощения? Попросит. Лишь бы дали пообщаться…
– Смотри, стоит.
Кажется, над ней издевались. Кажется, ее презирали и ненавидели одновременно.
– Глянь, какая покладистая!
– Мор…
Голос Богини любви скользнул, как шелк, – обнял, погладил.
– Что, Мор? Она, между прочим, приперлась из-за тебя – это она так думает. А на самом деле она приперлась из-за себя. Хочешь, проверим? Легче легкого… Эй, ты (уже Белинде), зачем пришла? У тебя есть одна попытка – не просри…
Мда, здесь не церемонились.
Как ни странно, но стоящая позади мужчины Мира не вмешалась – тоже выжидала. А Лин, упрямая, как черт, стояла на коленях и таращилась в пол. Нет, стояла не из покаяния или раскаяния (за что ей каяться – за собственную храбрость?), но судорожно подыскивала правильный ответ. Зачем же она все-таки пришла? Ах, да – спросить про свою миссию…
– Ну?
Время ее молчания истекало, требовалось срочно подать голос.
– Я хочу…
– Видишь?! – весело заорал человек в пиджаке, будто гостья только что нагадила на порог, как шкодливая кошка, и теперь с виноватыми глазами пыталась загрести дерьмо чужим ковриком. – «Я. Хочу». Все, на этом можешь проваливать!
