не темный и страшный, как ночью, а с примесью загадочности, когда все цвета – зеленый и коричневый – становятся голубоватыми. Миллионы оттенков ультрамаринового; пахнет влажным мхом и немного грибами. Белинда видела эти грибы – белые, на тонких ножках. Фрэнки учил, что несъедобные.
Шаги послышались тогда, когда она начала терять терпение.
А теперь переполошилась, вдруг впервые задалась вопросом: а сама-то знает, для чего позвала?
Знает… наверное.
Бойд пришел хмурый, на Лин взглянул исподлобья. И вдруг заговорил сам:
– Я знаю, о чем ты хочешь спросить, – когда пойдем, – и сам же хрипло ответил: – Я не готов туда идти.
Белинда растерялась.
– Почему? Соберем всех…
– Вот потому и не готов. Все, кого мы соберем, погибнут. А людьми ради своей свободы я рисковать не готов.
– Почему погибнут? Ведь все – отличные бойцы…
– Много ты знаешь?
Уоррен поджал губы, сделался вовсе неприступным.
– Забыла, что я провел здесь годы? И я знаю то, чего не знаешь ты.
– И чего я не знаю?
– Того, что твари с каждыми ста метрами вглубь, становятся сильнее. Я разбил лагеря на точках, где они слабее всего, – потратил месяцы, чтобы их отыскать. А если в лес углубиться хоть на километр, ты этих червяков по силе не узнаешь – они тебя вместе с ножами сожрут.
Она молчала. Не ожидала такого поворота событий.
Бойд же пыхтел, как озлобленный пес, – желал расставить все точки над «i».
– Решишь считать меня трусом? Считай! Но людей я на смерть не поведу!
И он развернулся, чтобы уйти обратно к костру.
Она поймала его за руку.
– Стой…
– Чего еще?
Белинда вдруг растерялась, оробела и осмелела одновременно, поняла, что сейчас сделает то, чего никогда не делала раньше, – пригласит мужчину. Ведь не зря же так тщательно после боя плескалась в ледяном ручье – жаждала быть почище. Совсем чистой. И в новых плавках.
– Я… – язык отказывался выталкивать наружу слова, но Лин пересилила волнение. – Я соскучилась по горячему и крепкому… мужчине.
И испугалась, замерла.
Но Бойд не ушел. Она даже в темноте увидела, как расширились у него зрачки – как у наркомана в предвкушении дозы. И он не стал ничего ни говорить, ни переспрашивать. Вытянул вперед руку и взял Белинду за шею, как кобылу, чтобы не сбежала. Поцеловал жестко, жадно и властно. Да, грубо, но настолько возбуждающе, что у Лин в башке вдруг столкнулись галактики – ее повело, как пьяную. Она зашарила пальцами по его шее, затылку, коротким волосам, не удивилась, когда ей проникли под кофту, принялись тискать грудь.
Замычала. И ей тут же закрыли ладонью рот.
Ей хотелось быстрее – впервые в жизни хотелось быстрее, – и потому ширинку Бойду расстегнула она сама. А он не стал церемониться с ее штанами – сдернул их вниз, позволил выступить из штанины одной ногой, чтобы развести бедра в стороны, а после втиснулся с таким напором, что она вновь застонала. Правда, тут же прикусила себе губу.
Ее тискали, ее трахали, ее держали за волосы, а она ног не чуяла от счастливого кайфа – раньше просила бы медленно и в комфорте, а теперь плевала на лес, на шершавую кору за спиной, на то, что без предварительных ласк. Бойд работал, как заведенный: вбивался в нее быстро и глубоко, вжимал в дерево так, что она почти задыхалась, все наращивал темп…
А потом содрогнулся. Вдохнул хрипло, постарался не издать ни звука, и только ее лоно чувствовало, как спазмирует внутри перенапряженный член.
Она держала его, пока он не расслабился. Не выдохнул, не оплыл, как потекший воск, не выскользнул изнутри.
Стемнело. Лица не было видно, но она чувствовала каждую эмоцию Уоррена. Что ему неудобно, что сейчас придется либо шутить, либо оправдываться, как-то извиняться за то, что отстрелялся так быстро, что не «позаботился» сначала о женщине…
И быстро закрыла ему рот пальцами.
– Т-с-с-с… – выдержала паузу в несколько секунд, затем совершенно искренне добавила: – Ты обалденный. И я еще приду к тебе сегодня ночью.
