стонал – сияли на его каске начищенные рога.
– Женщина, что ж ты делаешь? Ты сюда сейчас всех наемников запахом привлечешь…
– Ага, и всех тварей заодно, – бубнил Фрэнки, прихлебывая алкоголь.
– Эй, ты зачем все время пьешь? – впервые беззлобно спросила его Белинда.
– Зачем? А зачем пьют вино? Из-за вины, понятное дело. Топят…
– Да, несчастная любовь у него. Пришел сюда «топиться», – хмыкнул усач, – да все никак утонуть не может.
– Ты, смотри, в супе не утони.
– А мне супа-то тут – на глоток!
– Тебе точно… Не прокормишь.
– А тебя не «пропоишь».
Белинда их не слушала. Она была счастлива – жила в настоящем моменте. Помешивала суп, смотрела, как поднимаются со дна пузырьки, как сидит на кончике старенького ножа блик от солнца.
Где-то здесь был тот, к кому она шла всю жизнь, – Уоррен Бойд. Она вдруг как никогда ясно ощутила это теперь.
Все шаги, все километры… они все были к нему.
И она, наконец, пришла.
К вечеру она отправилась к вагону, села на крылечко, долго смотрела на свою ладонь.
– Спасибо, Мира.
Качалась рядом со ступенями трава с высокими стрелками-кисточками в небо – щекотала брюхо ветру.
«Спасибо, что привела меня к нему».
Угасал закат; если зазвонит колокол, она услышит. А пока есть момент – такой, который ей бы растянуть в вечность.
– И тебе, Мор, спасибо…
«Что учил про гордыню». Кажется, она впервые поняла, как это здорово, если засунуть ее себе в задницу. Как легко и здорово на душе становится.
– Спасибо вам обоим.
– У меня белый пиджак! – хохотал и носился по поляне, как пацан, Мор. Иногда останавливался и оглядывал себя вновь. – Ты видела, у меня белый пиджак! А мне ведь идет!
Мира смеялась рядом с ним, развевались мягкие волосы – у Богини Любви на платье вдруг обнаружились черные бархатные полоски и черная шнуровка. И в унисон им черные туфельки.
– Мадам, вы великолепны!
– Нравится? Как необычно!
– Замечательно просто…
Чуть поодаль на крыльце сидела девчонка, которая больше не пыталась переделать мир, а принимала его таким, каким он был, – целым.
– А можно пригласить Вас на танец?
Мор коснулся рук своей спутницы, осторожно притянул ее к себе. Заглянул в глаза, прошептал:
– Любовь, как это здорово… Когда ты способен любить… я немножко белый внутри…
– А у меня внутри чуть-чуть страха, – отвечали ему, – и это так здорово.
– Здорово?
– Да, немножко стыдно и волнительно. И так по-настоящему, как будто я человек. Послушай, да они ведь должны быть счастливы… Когда есть тьма, свет сияет ярче. Я не знала.
Мор впервые не хотел говорить.
Он танцевал, он двигался, он любил. И будто впервые жил. Вдруг понял, что трава зеленая, и это прекрасно, небо синее – и оно идеально. Вдруг впервые простил людей за грехи, хотя и не знал, что обижен на них.
– Мира…
– Мор.
– Давай отныне будем так делать, а?
– Как?
– Не по отдельности, как раньше, а вместе? Чтобы они, как эта Белинда, приходили к гармонии. Давай, а?
Он смотрел на нее с трепетом, как мальчишка.
– Давай.
И он прижался к той, с кем танцевал, лбом. И душой.
