Бойд пришел к вагону, когда стемнело. Не стал рычать «куда пропала?», хотя было видно, что искал, – просто опустился рядом на ступени, достал из кармана самокрутку.
– Ты куришь?
– Курю иногда. Если хочется.
Ей протянули сигарету, но Лин качнула головой – не сейчас.
Уоррен закурил. Луна осветила их фигуры, фанерные стены хлипкого штаба, поросшую колею. Короткая трава казалась иссиня-пепельной.
Они синхронно удивлялись одному и тому же – как получилось, что встретились здесь, в Лесу? И в городе друг друга навряд ли отыскали бы за жизнь, но в Чернолесье? Оба непостижимым образом подошли к последней черте, чтобы вдруг обрести казалось бы ненужную надежду. И оба боялись предполагать, что будет дальше. И каким будет их «дальше».
– Знаешь, что мы сделаем первым делом, когда выйдем?
Белинду особенно порадовали два слова: «выйдем» и «мы».
– Что?
– Надерем жопу твоему мудаку Килли.
Она хмыкнула.
– А стоит ли?
– Конечно.
– Думаешь, сама не могу?
– Не в том дело.
– А в чем?
Ее спутник замялся. Долго смолил молча, глядя вперед. Затем пояснил:
– В том, что ты женщина. И, значит, нуждаешься в защите.
Ей вновь сделалось тепло, хоть ночь остывала все ощутимее.
– А как быть с тем, что я женщина, которую учил бою Джон Сиблинг?
– Все равно женщина. Баба.
– Клуша, курица, – Лин рассмеялась.
Бойда не переделать, но она и не хотела.
Лишь расслышала в его молчании главное – «моя курица». Какое-то время вдыхала дым от его сигареты – крепкий, дерущий горло даже ей.
– Знаешь, я пришла к выводу, что действия, совершенные по злости или из чувства мести, ни к чему хорошему не ведут. Если ты когда-то злился, значит, боялся. А боялся потому, что тебя самого у себя в тот момент не было. Это неосознанность. Проще говоря: действие по шаблону, когда ты еще не проснулся…
Уоррен долго слушал про «пробуждение», «сон наяву», про способы проверки наличия присутствия у внутреннего «я», а после бросил бычок в траву.
– Я понял: это твоя монастырская херня. Но жопу Килли я все-таки надеру.
Поднялся и протянул ей руку – пора в лагерь, мол.
У старой сосны он свернул отлить, и вот тогда они ей встретились – два незнакомых человека. Вынырнули тихо, будто из ниоткуда – оба вооруженные до зубов. Чернявый и бородатый с золотыми зубами сразу слащаво зацыкал:
– Глазам своим не верю – крошка-крошка-крошка. Не бойся, дядя не обидит, кис-кис…
Белинда моментально достала ножи, интуитивно ощутила – смертники.
– Иди сюда, моя хорошая…
Она приготовилась отсечь им головы.
Но тут, словно ледокол-таран, ввинтился в их напряженное пространство Бойд. Взял Лин за локоть, повел в лагерь. Мужикам бросил:
– Не отставать.
– Чего хотели?
– Нам бы банки четыре мяса, две упаковки перловки и табачку, если есть. Закончился.
Лин сидела на бревне рядом с Олафом – рассудила, что так надежнее. Наемники то и дело озирались на нее, как на зверушку из зоопарка, – зыркали дико и похотливо, – таких бы не остановил вид ее ножей, перли бы напролом.
Второй понравился ей еще меньше первого – с узким лицом и выпуклым сверху черепом. А взгляд пристальный, но пустой – про таких говорят: «дома никого нет».
