– Довольно, – сказала Онки, – хватит подробностей, я со школьных лет питаю отвращение к биологии, – она чувствовала дурноту, сердце колотилось, грудь будто перетянули ремнем, – кто он, мой «как бы брат»?
– Настоящий мужчина, – Афина Тьюри растянула губы, улыбка вышла грустной и неуклюжей, – во всяком случае, он должен был быть им, теоретически, если верить тому, что архаичная хромосома У делала мужчин более сильными, умными, решительными… А ты должна была быть, по идее, со своей архаичной хромосомой Х, более пассивной, мягкой, заботливой…
– Вы довольны результатами эксперимента, профессор? – Онки трясло.
– Он провалился, ты сама видишь, с грохотом, – Афина продолжала улыбаться, – но, отрицательный результат, как принято говорить среди ученых, тоже результат… Вы оба такие, какими вас хочет видеть нынешнее общество, вы совершаете поступки, каких это общество ожидает от вас, и без шлифовки вписываетесь в большую часть стереотипов; наплевать на гены, отличить вас от обычных женщин и мужчин на глаз нельзя; вот, ты мне ведь не можешь сказать сейчас, кто из мальчиков в Норде, был тем самым "настоящим мальчиком", экспериментальным образцом? Ты не угадаешь его, я почти уверена. И теперешняя его жизнь прекрасно соответствует представлениям о том, что такое современный мужчина, как он должен себя вести, как относиться к жизни… Если тебе всё ещё интересно, кто он…
Онки затаила дыхание.
– Его зовут Саймон. Саймон Сайгон.
Онки чувствовала себя как человек, всю жизнь проживший в комнате с бумажными стенами, на которых нарисованы горы, в тот миг, когда некто добрый разрезает стену канцелярским ножом, чтобы несчастный увидел наконец горы такими, какие они есть… Несколько минут назад она точно знала, что у неё нет матери. Всю свою жизнь она сокрушалась, что её родила корова. В течение десяти лет, проведенных в Норде, Онки систематически терпела унижения на уроках физкультуры из-за этого странного нежно-пухлого тела, не всегда позволявшего ей сдавать нормативы. По вине этой дурацкой хромосомы она не выросла выше ста семидесяти сантиметров. Спасибо, мамочка. Да будьте вы прокляты, профессор Тьюри!
Все пронзительные детские обидки и потери ополчились на Онки одномоментно; она ощутила, что ещё мгновение, и она не сможет сдержать нелогичного истерического рваного хохота сквозь слёзы…
"Саймон Сайгон – шлюхан с хромосомой великого диктатора! Это же кому скажи!"
– До свидания, профессор, – Онки удерживала своё лицо из последних сил, казалось, секунда – и маска лопнет, разойдется по швам, точно оказалась не по размеру и в течение всего разговора тянулась, трещала…
Афина Тьюри на прощание не подала руки для пожатия.
– Однажды ты сможешь простить меня, – сказала она, – не торопи себя, я всё понимаю, удачи тебе на выбранном поприще; я видела тебя бластоцистой, доченька, и мне жаль, что я не увижу тебя Президентом.
В раннем детстве, лет до семи, Онки мечтала, что когда-нибудь её мама внезапно найдется: она приедет в Норд ранним утром, пока все спят, на цыпочках подойдет к Онкиной кроватке, тихонько полюбуется на девочку, потом обнимет её, прижмет покрепче и скажет: доченька! Сколько раз маленькая Онки повторяла это слово перед сном! Каким сладким оно казалось!
Мечты порой сбываются так невпопад.
"Доченька."
Закрыв дверь, Онки почувствовала, что дрожит.
"Надо умыться. Холодной водой. Это помогает."
Зайдя в туалет, она снова уткнулась лицом в непреодолимую, как стена, правду.
Из зеркала над раковиной на Онки смотрели внимательные круглые серо-голубые глаза Афины Тьюри.
Глава 11
1
– Вставай, одевайся быстро.
Кузьма спросонок ничего не понимал, томная пелена сна ещё не спала с прекрасных глаз, обращенные к Тати, длинные ресницы слиплись. Юноша
