Михайлов кивнул и продолжал, обращаясь уже к Дмитриеву и Крылову:
— Вам, товарищи, надо взять на себя железнодорожные станции и базар. Где-где, а там бандиты могут появиться.
Теперь на очереди был Щербин. Ему поручалось изучить дела, связанные с вылазками банды, еще раз опросить, если понадобится, пострадавших и постараться установить приметы бандитов.
Не забыл Михайлов и о своем заместителе:
— Ты, Иосиф, займешься личными делами бывших полицейских. Не все же они были живодерами и убежденными слугами самодержавия. Некоторые могут оказаться нам полезными. Например, помочь разобраться в старых полицейских бумагах. Должен же быть на учете в полиции хоть кто-нибудь из бандитов. Обязательно побеседуй с бывшими тюремными надзирателями: они могут знать в лицо некоторых уголовников.
Гарбузу оставалось только удивляться: когда Михаил Александрович успел разработать такой широкий и обстоятельный план действий? Разве мало у него неотложных организационных забот? Скажем, создание при штабе милиции судебных камер для безотлагательного рассмотрения всех дел. Да, это позволит быстро разбираться с задержанными, наказывать виновных и оправдывать невинных. Но ведь все на нем, на Михайлове, — от юридического обоснования идеи до проведения ее в жизнь.
Закончив совещание просьбой держать его в курсе дела, Михайлов спустился на первый этаж, прошел в конец коридора, толкнул узкую дверь и... оказался дома. Соня сидела за пишущей машинкой.
— Ну как, не скучаешь без меня?
— Ты дашь поскучать! — улыбнулась Соня и указала рукой на целую стопку отпечатанных страниц. — Вон как любимую жену завалил.
— Ничего, ничего, дорогая. Согласись, что такая работа не в тягость. Пиши...
— Узурпатор, — расхохоталась Соня, притянула к себе голову мужа и, поцеловав его в макушку, ловко заправила чистый лист. — Я готова.
— «Штаб милиции предлагает всем партиям, а также отдельным лицам сообщить ему об организуемых где бы то ни было собраниях и митингах...»
Михайлов, верный давней привычке, ходил по комнате и диктовал. Машинка, словно пулемет, выбивала строчку за строчкой. Когда он закончил, Соня быстро пробежала текст — нет ли ошибок? — и протянула бумагу мужу:
— Прошу вас, товарищ начальник.
Михайлов почему-то вспомнил рыжего солдата-милиционера, приходившего за разрешением жениться, и его словцо «благодарствуем».
— Благодарствуем. Но это еще не все. Понимаешь, родная, нам надо, чтобы народ видел в лице милиции надежного защитника революционных завоеваний, силу, способную постоять за права и интересы трудящихся. Но — никакого произвола, никакого самоуправства. Поэтому мы напишем приказ о том, что аресты и обыски могут проводиться только по ордерам за моей подписью.
— Хорошо, хорошо, Мишенька. Диктуй...
ГАДАНИЕ
Гарбуз беседовал уже с третьим надзирателем. Первые два ничего интересного не рассказали. Гарбуз даже не разобрался, то ли они действительно ничего не знают, то ли не хотят говорить откровенно. Вот и третий тоже сидит, втянул голову в плечи, напряженно поводит взглядом. Когда Гарбуз поднялся, чтобы обойти стол, он заметно вздрогнул и хотел было встать.
— Сидите, сидите, — положил руку ему на плечо, садясь напротив. — Антон Николаевич, я хочу потолковать с вами по душам. Вот только меня смущает ваше поведение. Вы словно боитесь чего. Скажите, в чем дело?
Надзиратель кашлянул в кулак и хрипловатым голосом ответил:
— Живу в страхе, господин начальник. Среди людей разные разговоры ходят. Говорят, будто вешать таких, как я, новая власть намерена. Сами понимаете, какой уж тут покой на душе.
— Ну, это сплетни, — резко махнул рукой Гарбуз. — Кое-кому, конечно, отвечать перед народом придется. Но вы, насколько мне известно, в рукоприкладстве не были замечены, вообще, к заключенным относились по-человечески. Вам бояться нечего.
— Оно верно, — несколько приободрился надзиратель. — Служить я служил, а как же иначе, семью-то кормить надо, но арестованных и заключенных не обижал. Понимаю: они тоже люди, а иные и вовсе зазря в тюрьме маются...
— Правильно рассуждаете. Скажите, Антон Николаевич, вы до прошлого месяца служили в блоке, где содержались осужденные за уголовные преступления? Я не ошибаюсь?
— Нет-нет, в политическое отделение я был переведен чуть больше месяца назад, а до этого почти десять лет моей службы прошло среди уголовников.
