выглянул. Вижу, в деревне фашисты людей в два больших хлева, которые в стороне от села стоят, сгоняют, а вся деревня оцеплена. Понял я, в чем дело, и решил бегом в отряд за помощью бежать. Но сначала глянул — с какой стороны лучше ударить, осторожно прошелся вдоль опушки, высмотрел, где есть фашистские засады, и тут такое увидел, что чуть за винтовку не схватился. Смотрю, а прямо передо мной, метрах в двадцати, — два немецких автоматчика стоят, а рядом с ними трое полицейских с повязками на рукавах. Смотрю и глазам своим верить не хочу: один из этих полицейских — Роман Славук. Стоит и зубы со своими панами скалит, а в деревне немцы хотят его жены отца и мать уничтожить. Еле удержался, чтобы этого гада на мушку не взять, но надо было в отряд бежать, и я, сколько сил было, бросился напрямик к своим. Прибежал, доложил командиру, по тревоге подняли всех — и к деревне. Командир приказал комиссару с группой партизан на лошадях крюк сделать и ударить по фашистам с другой стороны деревни. Как ни спешили мы, а опоздали. Когда приблизились к деревне, то фашисты успели уже один сарай поджечь, а оттуда — крики, стоны, причитания людей несутся. Ударили мы по врагу с двух сторон, и они драпанули, хорошо, что не успели второй сарай поджечь. Бросились мы к горящему хлеву, но было поздно, успели только человек десять- двенадцать спасти, а среди погибших оказались и родители Лены. Рассказал я тогда о Славуке командиру. Тот пообещал отомстить гаду, но, к сожалению, нашего командира вскоре не стало. Через неделю он погиб во время нашей атаки на вражескую колонну.
Ветров достал из кармана фотографию Славука и его жены:
— Узнаете?
Дед Юзик взял фотографию в руки и весь задрожал:
— Он, варнак носатый, я его, гада, ночью узнаю, на том свете мимо не пройду, уродина проклятая!
— Ну и как дальше сложилась его судьба?
— Черт его знает. Одни говорили, что в сорок четвертом, после прихода Красной армии, он попал в штрафной батальон, другие — что убили его.
— А что стало с его женой и сыном?
— Не знаю, сынок, не знаю.
Прыщ задумался на минуту, а затем весело улыбнулся:
— Знаешь что, давай я познакомлю тебя с одним полицаем, — и, заметив удивленный взгляд Ветрова, пояснил: — бывшим, конечно, и липовым полицаем.
— А зачем он мне?
— Он тебе, сынок, расскажет о Славуке еще кое-что.
— А кто этот бывший полицейский?
Дед Юзик загадочно улыбнулся:
— А вот про это отдельный сказ, но сначала я тебя накормлю.
Дед начал хлопотать у стола. Жил он один, был себе и хозяйкой и хозяином.
Только сейчас Ветров увидел, что на дворе уже вечер, и, значит, придется в деревне заночевать. Дед Юзик, словно прочитал мысли Игоря, поставив на стол еду, спросил:
— Ночевать у меня будешь?
— Если примете, то у вас.
— А я уже, сынок, принял тебя, вот только где тебе спать хочется: в доме или, может, на сеновале, на свежем сене?
— Если можно, то на сеновале.
— Правильно, в твои годы меня тоже на сено тянуло, — дед Юзик хитро улыбнулся, — правда, страшно не любил одиночества и упасть с сеновала боялся, поэтому всегда старался, чтобы кто-нибудь рядом был, чтобы было за что держаться.
Ветров рассмеялся:
— Любил пошалить, дедушка?
— Любил, любил, да и девки меня ох как любили! Ты знаешь, а в молодости я ничего был, особенно нравилась девкам моя шевелюра, вот видишь, что они с ней сделали, совсем как та березовая рощица, что при въезде в деревню стоит: реденькая и светленькая. Растерял я свои волосочки на чужих подушках.
Ветров слушал полуправдивые хвастливые излияния старика и с удовольствием за обе щеки уплетал нехитрое деревенское угощение.
Насытившись, старший лейтенант предложил:
— Дедушка, а что, если вам вспомнить молодость и пойти со мной на сеновал. Там вы мне заодно и про этого бывшего полицая расскажете.
— Ну что же, можно.
Они прихватили с собой подушки, одеяла и вышли из дома.
Нагревшиеся за день земля, деревья и дома отдавали свое тепло посвежевшему воздуху. Дышалось легко, и особенно остро чувствовался запах свежего сена и цветов.
