доходили неясные звуки и запахи: звон металла, запах жира, таинственные шорохи. Вдруг что-то дернуло его наверх из черного тумана: потоки холодной воды.
Яркий и резкий свет пробудил его окончательно…
Сжимая руками плеть и нож, Урос не понимая таращился на лампу, которую держали прямо перед его глазами. Месрор наклонился над ним. Урос провел рукой по лицу: оно было мокрое.
— Мне пришлось облить тебя водой, — сказал Месрор, беспокойно вглядываясь Уросу в глаза, — ты уже не мог проснуться сам.
Урос закрыл глаза. Открыл их снова. Кадир стоял позади его изголовья и рвал чистую рубаху на длинные лоскуты, у его ног дымился пузатый котел, поставленный на переносную жаровню, полную углей. Рядом лежал небольшой топорик и длинный, тонкий нож. Урос пробежал взглядом по блестящей стали.
Его голова бессильно откинулась на седло, он скрестил на груди руки и сказал:
— Именем пророка, я готов.
— Еще нет, — возразил Месрор.
Он порылся в карманах и вытащил длинный и тонкий, но прочный шнур.
— Мне придется тебя связать.
Урос снова вцепился в свое оружие, рванулся вперед и выдавил сквозь сжатые зубы:
— Никто… никогда… клянусь.
— Кадир, сколько крепких пастухов обычно держат овцу, если ей отрезают ногу? — спокойно спросил Месрор у своего сына.
— Самое меньшее двое, — ответил ребенок.
— Но я же не животное!
— Именно поэтому я не допущу никакого риска, — ответил ему Месрор твердо и посмотрел на него сверху вниз. Взгляд его был непреклонен.
«Его не поколебать». Еще раз взглянул Урос на шнур, затем на покрытые гноем кости… прошептал:
— Вот этого я тебе никогда не прощу, — и протянул руки Месрору.
— Нет, не так, — покачал головой последний.
Он завел руки Уроса за спину, связал их, провел веревку дальше, согнув его здоровую ногу в колене набросил на нее несколько витков, и наконец закрепил шнур тугим, замысловатым узлом. Урос потерял способность двигаться.
Месрор снял с него тюрбан и засунул его Уросу в рот как кляп. Тот не обратил на это особого внимания, он сосредоточился и приготовился к тому, чтобы любую боль перенести стойко и внешне равнодушно.
Но то, что случилось потом, произошло так быстро, что у него не оказалось времени на дальнейшие размышления.
Месрор опустился на колени и, обхватив левой рукой его ногу выше перелома, прижал ее к земле плотно, как только мог. Кадир встал рядом и, подняв лампу над собой, протянул отцу топорик. В ярком свете лампы и его игре на ткани палатки, Урос увидел быстро взлетевшие и опустившиеся тени, что отбрасывала холодная сталь. Но он чувствовал боль слабо, словно издалека. Шок и быстрота, с которой Месрор провел эту операцию, сделали его почти нечувствительным. Теперь Месрор отложил топорик и взял в руки нож. До того, как Урос смог уразуметь смысл его движений, тот уже отрезал ступню и часть сгнившей плоти, после чего отбросил их в сторону.
«Уже все? Зачем же нужно было связывать меня? К чему было это унижение?» — пронеслось в голове у Уроса. Но в ту же секунду он потерял всякую власть над собой. Месрор поднял его ногу повыше и Кадир наклонил над ней котел. И когда обожженная кожа зашипела, распространяя отвратительный запах, — Урос дернулся с нечеловеческой силой и выгнулся, пытаясь сбросить с себя колено Месрора, которое прижимало его к земле. Топор, нож, — ко всему этому он был готов, но всей его воли не хватило, чтобы выстоять против кипящего жира, текущего по его окровавленной культе. Но чем сильнее он выгибался, тем глубже врезались в тело петли веревки. Вновь и вновь Месрор поливал свежую рану новой порцией жира из котла, и Урос сдался, вцепившись зубами в кляп он закричал от боли, и кричал снова, снова и снова.
Котел опустел. Кадир аккуратно обтер его внутренность лоскутами, что он сделал из старой рубахи, а затем обмотал этими жирными бинтами рану, которая уже не кровила. Дернувшись еще пару раз, Урос расслабился. Когда ребенок закрепил последний лоскут, больной лежал не двигаясь. Месрор осторожно опустил его ногу на землю, затем поднял с земли то, что когда-то было ступней, и быстро вышел вон. Несколько секунд спустя послышался гулкий стук копыт лошади, что галопом удалялась прочь от стойбища.
— Он скоро вернется, — успокаивающе сказал Кадир Уросу, лежащему с закрытыми глазами, — Просто он хочет унести твою злую ногу подальше отсюда.
Урос не слышал его, он был без сознания.
— Он немедленно вернется. Честное слово, обещаю тебе. Очень скоро вернется, — повторял мальчик скорее самому себе, чем больному.
Отец оставил его одного с гостем, лежащим без сознания. Какое доверие и какая честь! Но что же он может сделать для этого неподвижно лежащего человека? А если он сейчас умрет? Умрет, пока находится под его, Кадира, присмотром, что тогда? Что скажет его отец?
Мальчик опустился на землю, возле Уроса и прислушался к его дыханию.
Тот дышал тяжело и глухо, с перебоями. Вот дыхание стало тише… еще тише… ой, он совсем перестал дышать! Ах, нет, он задышал снова!
Сердце ребенка застучало так громко, что заглушило слабое дыхание мужчины. Чтобы как-то справится со страхом и не видеть больше его пугающее, восковое лицо, Кадир встал и осмотрелся.
— Какой тут беспорядок! — прошептал он растерянно, но почему-то счастливо, — Отец будет недоволен.
Отмыв с инструментов пятна крови, он аккуратно сложил их в углу, затем собрал лоскуты, обрывки тряпок, остатки плоти и осколки костей — и все это сжег.
«Он наверное захочет горячего чаю, когда придет в себя», — поразмыслил мальчик и поставил котелок с водой на огонь.
Урос все еще был без сознания. Кадир склонился над ним, положил свою маленькую ладошку ему на лоб, и заметив что тот покрылся гусиной кожей, решил: «Он мерзнет!». После чегоснял с себя чапан и накрыл им больного.
Наконец-то он услышал, что к палатке подъехала лошадь отца.
— Вернулся, он вернулся, — зашептал Кадир Уросу.
Ангел смерти Азраил, не пришел за больным, и все было в порядке. Нет, пожалуй не все… кляп лишний. Недвижимый мужчина сжимал его в своей руке, и Кадир хотел было вытащить его. Но тут Урос вцепился в этот лоскут, скрючив пальцы, и, не открывая глаз, застонал:
— Нет… оставь. Я не буду больше кричать… не буду… обещаю… именем пророка.
Голос был столь неузнаваем и так жалобен, что испугал Кадира сильнее, чем если бы этот мужчина неожиданно завопил. Он инстинктивно отпрыгнул от больного и хотел броситься вон из палатки, к лошади, что подъехала к ней, но тут же взял себя в руки. Мальчик, которому отец доверил такое сложное и ответственное задание, не должен больше себя вести как трусливый ребенок.
Месрор сразу заметил, как чисто стало в палатке, что на огне стоит котелок с водой для чая, а маленький чапан Кадира заботливо укрывает больного.
Он положил руку на плечо сына и спросил:
— Ну, что мой мальчик, все хорошо?
Теплый отеческий тон, тяжесть его широкой ладони и ласковые ноты в его грубом голосе, так польстили Кадиру, что он даже не сообразил сразу, что сказать. Но затем, быстро приняв невозмутимый и серьезный вид, ответил:
— Я точно не знаю, отец. Его лицо все еще не вернулось назад.
— Так даже лучше, — кивнул головой Месрор, — Пусть отдыхает.
Он опустился на колени возле Уроса, отбросил чапан в сторону и прижал ухо к груди человека,
