лежащего в забытьи. Но он не услышал ни звука. Месрор в недоумении потер лоб: больной дышит, значит и сердце должно еще биться.
Он прижал ухо сильнее, и под рубахой что-то хрустнуло.
«Что за чудеса?» — снова удивился пастух. Запустив руку под рубаху, он нащупал толстые пачки денег и вытащил их на свет. От такой неожиданности он несколько мгновений пялился на них, как остолбенелый, но потом покачал головой, отбросил шнур с пачками правее, и, наконец, смог услышать глухие тоны сердца. Застегнув на больном рубаху и прикрыв его чапаном, он принялся за осмотр ноги. Она все еще была покрыта темно-красными пятнами, но отек уже спал. Кожа не была больше горячей, но теплой, почти нормальной температуры. Месрор поднял перевязанную культю и принюхался. Кадир внимательно следил за каждым его движением.
— Ничего не чувствую, — сказал ему Месрор, — Повязка сильно пропитана жиром. Сними ее, у тебя пальцы будут половчее моих.
Урос по-прежнему лежал неподвижно, словно труп. Месрор взглянул на теперь уже открытую рану и, потрепав сына по голове, с облегчением сказал:
— Ну, сынок, мы выиграли. Можешь наложить повязку снова.
То ли из-за усталости, а может быть от радости, но обвязывая ногу больного, Кадир царапнул ее ногтем. Мужчина дернулся и открыл глаза.
— Все в порядке. Ты можешь быть спокоен. — сказал Месрор, склоняясь над ним, — Теперь лишь стервятники беспокоятся о твоей ноге.
— Какие стервятники? Почему? — прошелестел Урос в ответ не понимая, и в ту же секунду вспомнил все.
Рука сама потянулась к месту перелома и наткнулась на землю. Еще ниже — вновь земля. Рука дрогнула, и затем медленно и боязливо двинулась наверх и нашла тупой обрубок. Урос схватился за колено, измерил расстояние…
— Смогу ли я… смогу ли… — зашептал он.
— Клянусь честью, что да, — заверил его Месрор почти торжественно, — Очень скоро ты сможешь подчинить своими коленями любую упрямую лошадь.
— Пусть услышит тебя Аллах, — сказал Урос.
Его голос окреп, краска вернулась к щекам. Легким, столь характерным для него движением он выпрямился и облокотился о седло.
— Да, вот это я называю «настоящий мужчина», — крякнул Месрор с одобрением.
Урос раскрыл ладонь правой руки, которой сжимал смятый тюрбан-кляп и потный шнур, бросил их на пол и затем произнес насмешливо:
— Да, можно сказать даже «храбрец из храбрецов»!
Кадир подскочил к нему, подобрал эту скомканную тряпку, сложил ее, а потом сказал:
— Его нельзя больше надевать.
— Тогда в огонь его! — решил Урос и, размотав материю, служившую ему поясом, он скрутил себе новый тюрбан, а чапан подвязал веревкой. Пока он это делал, то скатился с седла вниз, — руки больше не удерживали его, — но он не захотел снова сесть прямо. Он был еще слаб, и его начала бить неприятная дрожь.
Кадир протянул ему пиалу горячего чая.
— Ему нужно много тепла, — обратился Месрор к сыну, — принеси сюда наши одеяла!
— Сейчас, сейчас! — воскликнул Кадир и бросился из палатки прочь.
Когда мальчик, одетый лишь в тонкую рубашку, выбежал в ледяную темноту ночи, Уроса посетило странное, никогда раньше не известное ему, чувство зависти.
«А почему у меня самого нет сына? — внезапно спросил он себя и удивился подобной мысли, — Ведь он мог бы быть таким же».
До сегодняшнего дня дети вызывали в нем только презрение и гадливость. Но вот этот ребенок… С каким спокойствием он помогал отцу во время этой кровавой, жуткой операции. Как потом он остался, в совершенном одиночестве, у постели больного, и ни страху, ни панике не удалось коснуться его сердца.
— Настоящий мужчина здесь, — сказал Урос после секундного молчания, — это твой сын, Кадир.
А Месрор ответил:
— Придет день и он будет гордиться, что сам ухаживал за Уросом, самым лучшим чавандозом в степях.
От неожиданности Урос вздрогнул, прикрыл глаза, но потом спросил Месрора тихо и глухо:
— Как ты меня узнал?
— Я узнал тебя с первого взгляда — ответил седой пастух, — Но тебе не нужно бояться. Остальные, что были у костра, слишком молоды. Я единственный, кто не раз видел тебя побеждающим в больших бузкаши. И потом, есть пословица: «Если у седого старика все еще черные брови, то его глазам можно верить»
Вошел Кадир, неся в руках одеяла. Но в эту ночь Урос не нашел сна. Боль по-прежнему не давала ему заснуть, но странно, он чувствовал ее там, где больше не было ничего. Несколько раз Урос дергался и рука сама тянулась к месту, где была его старая рана с осколками гноившихся костей, но не находила ничего, кроме твердого земляного пола и пустоты. И каждый раз, когда он вздрагивал, маленький Кадир поднимал свое уставшее личико и с тревогой смотрел в его сторону. В итоге Урос решил притвориться спящим, чтобы дать ребенку хоть немного отдохнуть. Но только на рассвете он сам смог заснуть по-настоящему.
Лай собак, крики пастухов, конское ржание и топот табуна лошадей, — разбудили их обоих одновременно.
— Как ты себя чувствуешь? — обратился к Уросу мальчик.
— Хочу есть, — не раздумывая ответил тот, тут же не поверил своим собственным словам, и повторил, — Правда, страшно хочу есть!
Угли очага подернулись серым пеплом.
— Я сбегаю, принесу парочку веток и разогрею для тебя плов, — вскочил на ноги Кадир.
— Нет, — остановил его Урос, — Не надо. Лучше холодный, но прямо сейчас.
Он облизывал пальцы над уже пустой чашкой, когда в палатку вошел Месрор в высоких сапогах и с плеткой за поясом.
— Это лучшее лекарство для тебя, — сказал он Уросу, — Ну, теперь я могу спокойно заниматься своими делами.
— Никто не должен знать об этом, — ответил ему Урос и бросил многозначительный взгляд на свою укороченную, обмотанную лоскутами, ногу.
— Даже твой саис? — спросил Месрор.
— Никто.
— Хорошо. Я возьму его с собой на пастбище. Нам всегда нужны лишние руки. — рассудил Месрор и вышел из палатки.
Кадир встал у входа и стал смотреть вслед удаляющимся табунам.
— Их пасут у подножья вон тех больших гор. Там всегда вырастает самая высокая трава, — начал рассказывать он гостю, — Возле водопада. А еще там есть бьющие из-под земли ключи. Ой, подожди, я схожу к пастухам и возьму у них самовар, тогда у тебя будет горячий чай до самой ночи!
Не успела голова Кадира исчезнуть за куском материи закрывающим вход, как он снова просунул ее в стыки ветоши и зашептал:
— Там твоя служанка пришла.
Урос резко набросил чапан на ноги:
— Пусть войдет, но если она тебя о чем-нибудь спросит, то скажешь ей…
— Я вообще не собираюсь с ней разговаривать, — горделиво вздернув голову, ответил мальчик, — Я сын здешнего господина, а она низкая кочевница.
— Это слова мужчины, — одобрительно кивнул Урос, и добавил, — Иди.
Только Кадир исчез, как Урос преобразился. Он распластался на полу, набросил на себя одеяла,
