В темном парчовом халате, расшитом серебряными драконами, генерал возвышался надо мной, подобно статуе из черного мрамора.
— Вам запретили входить в эту комнату, — сухо проговорил он. — Почему вы ослушались?
— Я не…
Он хлопнул дверью так, что задрожали стены. Ярость разливалась в воздухе, текла от хозяина замка вместе с восточным, приторно-сладким запахом. Хотелось бежать, вот только куда? Хотелось провалиться сквозь землю, но такими талантами я не обладала.
— Мне надоело терпеть ваши глупости, Мэрион, — медленно сказал генерал, держась одной рукой за стену и перегораживая проход. — Я стерпел ваш побег через окно и выходку во время венчания. Но вы вторглись туда, куда строжайше запретили входить.
— Я не собиралась… — тихо ответила я, уже понимая, что мои слова звучат как глупое оправдание.
Письмо жгло руки, в висках стучало.
— Конечно, не собирались, — желчно усмехнулся генерал.
Он слегка покачивался, как раздувшая капюшон кобра, голос звучал приглушенно и невнятно. Наверное, пьян, но от этого не менее опасен.
— Я вышла по… попить. И заблудилась. Один из ваших слуг пообещал показать мне дорогу, но запер здесь и…
— Довольно! — Генерал качнулся и приблизился на шаг. — Я не желаю слушать ваших оправданий. Наверное, я дал вам слишком много свободы? Наверное, вы подумали, что можете издеваться надо мной? Рыться в моих вещах? Читать мою личную переписку?
— Никто не собирался издеваться, ваше сиятельство, — с достоинством возразила я. — Вот, видите? Кладу письмо на место. — Я медленно и аккуратно свернула листок и положила в шкатулку, показав пустые ладони. — Мне жаль… действительно жаль, что так вышло. Я вовсе не собиралась совать нос в историю вашей семьи.
— Ах, вам жаль! — Губы генерала искривились в ядовитой усмешке. — И много ли вы успели узнать, моя дорогая?
— Немного, — честно призналась я. — Но достаточно, чтобы понять — отец не любил вас. Так стоит ли бередить душу и хранить эти письма и эти портреты?
— Стоит! — зарычал генерал и саданул по стеллажу кулаком. Полки закачались, книги повалились на пол и застучали о паркет, как крупные градины. — Не вам указывать мне, дорогая Мэрион! Это из-за него! — Генерал вытянул палец и ткнул в порезанный портрет. — Из-за него я стал таким, какой есть. История стара как мир и столь же скучна. — Он желчно усмехнулся, и в глубине очков сверкнули золотые искры. — Молодой и капризный богач заинтересовался дочерью мельника и овладел ею помимо ее воли и воли ее отца. Бедняжка забеременела, и тогда богач приказал избавиться от ребенка. Но дочь мельника была очень горда и богобоязненна и отказалась брать на душу грех. И тогда… — Генерал наклонился, вглядываясь в мое лицо. Я застыла, загипнотизированная его пронизывающим взглядом. — Тогда он решил отомстить страшной и изощренной местью. За большие деньги мой отец, герцог Мейердорфский, купил у заезжего мага сердце василиска, измельчил в порошок и поднес моей матери в питье. А дальше… Вы знаете, дорогая Мэрион, что случилось дальше?
Я мотнула головой, слабея под тяжелым взглядом супруга.
— Случилось непредвиденное, моя пичужка, — продолжил он, понизив голос до свистящего шепота. — Какие-то невидимые силы, может, бог, может, дьявол, вмешались и сделали так, что весь яд, предназначавшийся матери, впитал в себя плод, который она носила. Дочь мельника, Ивонна Мюллер, выжила. И родила чудовище. Меня.
— Мне… мне жаль, Дитер… — Сердце кольнуло болью, я протянула руку в порыве дотронуться до его плеча.
Жестокие слова, только что прочитанные в письме, обрели пугающий и отвратительный смысл.
— Да, моему отцу тоже было жаль, — отозвался генерал, откачнувшись от моей руки. — Он надеялся, что если не удалось убить меня во чреве, то я сам при рождении убью свою мать взглядом. Но этого не случилось. Проклятие вошло в силу не сразу, лет до десяти у меня было вполне обычное детство. Обычное для бедняка, разумеется. Я очень хорошо знаю, моя пичужка, что такое работа на мельнице от рассвета и до заката. Знаю, сколько ударов кнутом выдержит человек, прежде чем потеряет сознание. Шрамы на моей спине не дают этого забыть. А вот у вас гладкая кожа. — Он провел по моей щеке ладонью, и я задрожала не то от омерзения, не то от страха. — Мачеха не била вас, правда? Не решалась портить товар.
— Я не товар, — сквозь зубы выдавила я.
— Конечно, — без улыбки ответил генерал. — Конечно да. Вы — товар, я — проклятый выродок. Каждый несет на себе печать предназначения. От него невозможно избавиться, невозможно отмыть, как грязь, не срезать с кожей, как клеймо. Только вынуть вместе с душой, с последним вздохом. Оно навсегда с вами, моя пичужка. Так стоит ли трепыхаться?
— Стоит! — выкрикнула я ему в лицо и сжалась пружиной. — Лучше бороться и пытаться хоть что-то изменить, чем упиваться жалостью к себе! Ваш сад превратился в кладбище, а эта комната — в склеп! — Я обвела рукой помещение. — Зачем хранить вокруг себя статуи мертвых жен? Эти оскорбительные письма? Портрет человека, который приносил вам только несчастья и боль? Чтобы снова и снова ковырять рану? Дайте ей зажить!
— Это решать не вам, — злобно ответил генерал.
— Мне, — заупрямилась я.
— На каком основании?
