освобождавших дворец наследника; сообщить ему о смерти Хишелат ни у кого не хватало духу. При входе старшего военачальника, расстроенный и унылый вид которого не обещал ничего хорошего, царь остановился и сиплым голосом спросил: очищен ли, наконец, дворец.
– Да, сын Ра, бунтовщики изгнаны и обращены в бегство; но то, что я должен тебе поведать, так ужасно, что язык не поворачивается произнести слова несчастья! – отвечал тот, падая к ногам фараона. Затем по приказанию Апопи он, запинаясь, рассказал о трагическом конце царевны, о неожиданной и загадочной смерти Иосэфа и об избиении многочисленных сановников, его ближайших советников и преданнейших слуг. Сначала Апопи остолбенел; потом, охваченный невыразимым отчаянием, он разорвал на себе одежды и залился слезами, проклиная народ и богов, которые одним ударом лишили его обожаемой дочери и верного канцлера, в продолжение стольких лет обеспечивавшего ему спокойствие. Глубокий обморок положил конец его страшному возбуждению.
Взошло яркое солнце и золотыми лучами залило безмолвные и пустынные улицы Таниса, население которого, казалось, исчезло как бы по волшебству. Все дома были закрыты, священные ограды в это утро вовсе не открывались, и массивные постройки храмов глядели мрачно и грозно, словно крепости; на всех площадях и перекрестках расположились биваком отряды солдат, и один мерный шаг патрулей нарушал тишину пустых улиц.
К десяти часам утра царские носилки, окруженные многочисленной охраной, вышли из дворца и направились к жилищу Адона; как привидение, сидел Апопи с осунувшимся лицом на своем переносном троне. Лишь с зарей очнулся фараон от своего продолжительного обморока и, как только силы немного вернулись к нему, выразил желание посетить тело своего любимца.
Дворец Иосэфа был по-прежнему оцеплен солдатами; караульные стояли у выходов и в опустошенных покоях, где и не думали восстановлять порядок; повсюду бросались в глаза следы страшного, случившегося накануне события. Залы и лестницы были усеяны обломками оружия и посуды; стены и мебель забрызганы кровью, драпировки и занавеси сорваны и потоптаны; словом, все свидетельствовало об ожесточенной схватке. Царь безмолвно, со сдвинутыми бровями прошел в покои Адона, и только когда он, очутившись у смертного одра, на котором Иосэф лежал распростертый в том виде, как его положил там Шебна, – Апопи разразился горькими слезами. Долго не спускал он глаз с неподвижного лица своего верного советника, черты которого принимали желтый оттенок разложения, и, отдав приказание набальзамировать тело Адона, подобно царским мумиям, Апопи велел привести к себе сыновей Иосэфа. Оба мальчика были спрятаны их воспитателями, и только когда дворец очистили от бунтовщиков, их снова привели в покои; но дети насмотрелись таких ужасов, что никакие увещания не могли их успокоить.
Апопи поцеловал бедных крошек, объявив, что усыновляет их и передает им все права покойного отца, и тотчас же взял их с собой в царский дворец. Там он приказал нескольким наскоро собравшимся сановникам созвать к вечеру чрезвычайный совет, послать гонцов в храмы к жрецам и потребовать их к нему; а сверх того, при трубных звуках всенародно объявить, что наследником престола признается Манассэ и что днем его провезут по городу на царской колеснице для того, чтобы все могли воздать ему должные почести.
Все совершилось по повелению фараона, и Манассэ, облеченного во все знаки наследника престола, провезли с большой пышностью по улицам города; на пути шествия теснилась толпа, почти исключительно состоявшая из гиксов; но толпа эта имела вид удрученный: волнение и страх отражались на всех лицах.
В то время как эта смешная при данных обстоятельствах церемония разыгрывалась на улицах Таниса, перед дворцом Иосэфа раздавались дикие завывания и отчаянные вопли: то собрались его братья со своими семьями и слугами, громкими криками требуя, чтобы их допустили до тела их знаменитого брата.
– Дайте нам взглянуть на отца нашего и благодетеля, – кричали женщины пронзительными голосами. – Горе! Горе! Погас свет очей наших, покинуло тепло, пригревавшее нас.
Наконец, их впустили и, полные отчаяния, они попрощались с телом Иосэфа незадолго перед тем, как бальзамировщики унесли его.
Только что возвратился со своей торжественной поездки Манассэ, как во дворец прибыло другое шествие: то были носилки из пальмовых ветвей, на которых, под грубым плащом, лежала Хишелат, тело которой рыбаки нашли в камышах. Труп несчастной царевны отнесли в ее комнаты и положили на кровать; одуревшие от страха и скорби служанки ее принялись вытирать ей лицо и очищать от водорослей и пены, которая покрывала ее тело и одежду, но труд их вскоре был прерван приходом фараона.
При виде дочери, которая словно спала – печать глубокого спокойствия лежала на посиневшем лице ее – Апопи, казалось, лишился рассудка: с воплями, заливаясь слезами, пал он ниц, разрывая на себе одежды и проклиная себя за то, что покровительствовал браку, который был противен Хишелат и послужил причиной ее злополучного конца. Дела не позволили, однако, несчастному отцу всецело предаться скорби, и известие о том, что чрезвычайный совет собран, напомнило ему царские обязанности. Нервный, расстроенный, с трудом преодолевая внутреннюю боль, начавшую снова мучить его, Апопи явился на совет; но положение дела, подлежащего его обсуждению, было не таково, чтобы успокоить его. С Иосэфом погибли самые деятельные и искусные его помощники, – несколько прославившихся военачальников, заменить которых было трудно; множество житниц было разграблено и уничтожено, а поведение египетского населения сделалось настолько враждебным и угрожающим, что следовало ожидать общего восстания.
Едва окончился совет, как фараону доложили, что вытребованные им жрецы просят милости быть допущенными до него; при виде своих непримиримых врагов, – тех, кого он считал причиной обрушившегося на его голову несчастья, – Апопи почувствовал, как все в нем закипело. Только привычка владеть
