Цафнат-Паанеах (официальный светский титул Иосэфа, обозначавший слово: «начальник») был занят с достопочтенным Птахотепом. Сказав, что он еще вернется, Верховный жрец позвал надсмотрщика рабов и приказал провести себя в покои дочери, чему тот беспрекословно повиновался. Теперь ему стало ясно, что если Аснат и умерла, то никто из слуг об этом ничего не знает; волнуемый страхом и надеждой, он поспешил к дочери. У входа в женскую половину его встретила молодая рабыня, видимо взволнованная, и снова дурное предчувствие кольнуло его в сердце. Ускорив шаги, он нетерпеливо откинул завесу, за которой слышались плач и причитания Танафи. Завернутая только в свою полотняную тунику, неподвижно лежала Аснат: глаза ее были закрыты и лицо выражало страшное утомление. Две служанки растирали ей ноги и руки, а кормилица старалась влить ей в рот вино.
Все забыл Потифэра; одна глубокая любовь к дочери овладела его сердцем при виде бледного истомленного личика своей Аснат. Оттолкнув Танафи, он приподнял дочь и нежно прижал ее к своей груди. Молодая женщина вздрогнула и открыла глаза, в глубине которых мелькнул луч счастья при виде отца.
– Выдьте! И чтобы никто не смел входить в соседние комнаты! – сказал Верховный жрец. Когда служанки вышли, он нагнулся и прошептал с упреком:
– Что ты задумала? Какой удар нанесла бы нам твоя смерть!
– Отец, прости! Я хотела освободить вас и избежать сама любви «нечистого», но боги отвергли жизнь мою, которую я приносила им в жертву.
Не успел Потифэра ответить, как вошел Птахотеп. Старый жрец казался возбужденным; глаза его из-под густых бровей горели гневом.
– Хорошо, что я встретил тебя здесь, брать мой, мне надо поговорить с тобой! – сказал он, крепко пожимая руку Потифэры. – Но прежде я должен взглянуть на Аснат. – Осмотрев внимательно молодую женщину, он выпрямился и покачал головой. – Безумная, что ты наделала? Откуда ты достала яд, которым пыталась отравить себя и мужа, – человека неуязвимого, который, чтобы спасти обоих вас от неизбежной смерти, располагает неведомой, великой силой. Последствия твоего безумного поступка могут быть ужасны. Иосэф – вне себя; он угрожал мне обвинить перед фараоном всю нашу касту в посягательстве на его жизнь, а тебя отдать в руки правосудия. Разве забыла ты, несчастная, что жена, посягнувшая на жизнь своего мужа, подлежит отсечению правой руки, зарытию по плечи в землю и побиению каменьями?
Аснат вскрикнула и вне себя схватилась за руку отца. Верховный жрец смертельно побледнел. В своей радости видеть дочь живой он позабыл о возможных последствиях, которые влекла за собой ее безумная попытка; но ужас Аснат и растерянный вид ее вернули ему тотчас же хладнокровие и решимость. Поцеловав ее в голову, он сказал, крепко пожимая ей руку:
– Слова Птахотепа справедливы; но успокойся, мужественная дочь моя. Если негодный предаст тебя суду и наказанию, я тебя не выдам палачу и ты умрешь от моей руки.
– Благодарю, отец, – прошептала Аснат, поднося к губам руки Потифэры.
– Рассчитывай во всем на нашу помощь, брат, – сказал, сверкнув глазами, Птахотеп. – И если только презренный осмелится поднять руку на уважаемую твою голову, мы все восстанем, как один… А там как богам будет угодно! В строгом течении светил небесных заключены судьбы человеческие, а люди – слепые орудия рока – в своей злобе и слабости воображают, что могут управлять тем колесом судьбы, которое и поднимает, и уничтожает человека. Если нашей крови суждено пролиться – значит, это необходимо, как семя будущих великих событий. Блестящая звезда, озаряющая ныне судьбу «отверженного», может и погаснуть внезапно, а он – быть низринутым в пропасть теми самыми потоками стыда, отчаяния и горя, которые им вызваны. Нельзя безнаказанно колебать равновесие сил видимых и невидимых, управляющих вселенной. Вся эта бездна зла и ненависти, которая исторгнута из раненых сердец всех слабых, им униженных, в конце концов, как вихрь, налетит и сметет его…
Потифэра кивнул головой в знак согласия.
– Ты прав, брат мой, мы слабы и не знаем, какие опасности нам угрожают. Уроки мудрости забыты, мелочные интересы ослепляют нас и мы боимся людей, когда следует дрожать лишь перед судьбою! А ты, дитя мое, будь покойна и надейся на милосердие богов.
Он поцеловал дочь и вышел из комнаты, а Птахотеп остался с Аснат предписать ей лечение.
Иосэф лежал на ложе, завернув в одеяло свои ноги. Разговор с Птахотепом утомил его и делал еще заметнее происшедшую в нем перемену: глубоко ввалившиеся глаза и посиневшие ногти ясно свидетельствовали о том, какой смертельной опасности он подвергался. При входе тестя дрожь негодования пробежала по его телу.
– Вы ловко истолковываете волю богов, когда они вас вдохновляют избавиться от неудобного вам человека, – сказал Иосэф взволнованным голосом. – Но верное средство ваше, как видите, не подействовало: я жив и приму свои меры, чтобы навсегда отбить охоту у твоей касты отравлять избранных фараоном сановников, имеющих несчастье не нравиться жрецам! Я представлю жалобу царю и обвиню тебя, твою дочь и всю касту в покушении на мою жизнь.
Потифэра слегка оперся на стол и с гордым презрением взглянул на изможденное лицо своего противника.
– Успокойся, Адон, и обдумай взводимое на нас обвинение; ты уж слишком нелестного мнения о жрецах Мемфиса и Гелиополя! Если бы мы решились, ради освобождения Египта, на такое сомнительное средство, то мы уничтожили бы тебя раньше, чем отдать тебе мою дочь; и вообще жрец моего сана, если и решится запятнать себя убийством, – поверь, не в руки своего невинного ребенка вложит он орудие смерти. Ни я и никто из жрецов Мемфиса и Гелиополя ничего не знали о безумном плане Аснат; я до сих пор ломаю голову, откуда она могла достать свой яд, которым в детском гневе пыталась
