умертвить обоих вас. Припомни, Адон, что ты отнял Аснат у любимого человека и принудил ее к союзу, к которому она питала отвращение; фараон мог отдать тебе ее руку, но не сердце!
– А вы стараетесь ожесточить это сердце, наполнить его ненавистью к мужу; я полагаю, что закон вряд ли согласится с вашим объяснением такого небывалого случая! – заметил с горечью Иосэф.
– Я пришел сюда не для того, чтобы защищаться или просить о помиловании, – гордо ответил Потифэра. – Начинай розыск, и мы – жрецы Мемфиса и Гелиополя – дадим ответ! Ты можешь предать суду Аснат, я это знаю; но ее смертью ты уничтожишь связь, которую сам хотел установить с моей кастой. Я не стану вымаливать у тебя ни ее жизни, ни моей, если бы ты осмелился посягнуть на нее, но берегись! В борьбе подобного рода трудно предвидеть заранее, кто победит! Для народа Египта я был и остаюсь первым служителем великого бога Гелиополя, а ты – чужеземец, из черни возведенный в настоящее твое звание; если ты открыто бросишь нам вызов, нам придется принять его!
Не ожидая ответа, он повернулся и вышел. Долго сдерживаемый гнев, душивший Иосэфа, так утомил его, что он вскоре заснул и проснулся только несколько часов спустя. Отдых восстановил его силы, дал возможность, со свойственным ему хладнокровием, обсудить положение вещей и взвесить шансы за и против. Потифэра был прав: начинать громкий процесс с могущественной и чтимой народом кастой было рискованно. Согласится ли на это и Апопи? Ведь, несмотря на ненависть его к жрецам, официально он всегда выказывал им свое благоволение. А смерть Аснат навсегда отнимет у него обожаемую прелестную женщину, одно воспоминание о которой, даже и теперь, заставляло биться его сердце.
– Приходится молчать! Ну, да они от меня не уйдут, я еще припомню им это, и случай отомстить тебе, проклятая каста, у меня будет наверно! – прошептал Иосэф сквозь зубы.
В тот же вечер он писал своему тестю: «Я обдумал и решил скрыть от фараона покушение, жертвой которого я сделался, с условием, что ты и все твои присные на этих же днях оставите Мемфис. Дочери твоей я прощаю и оставляю ей должное место в моем доме; но не хочу, чтобы она была подчинена вашему влиянию, внушающему ей чувства, противные ее долгу. Если же, несмотря на это, ты все-таки останешься здесь и станешь отвращать от меня сердце твоей дочери, я буду, к сожалению, вынужден прибегнуть к строгости закона».
Получив это послание, Потифэра облегченно вздохнул. Перспектива скандального процесса, каков бы ни был его исход, была в высшей степени неприятна жрецам, а мысль убить свою дочь, дабы тем избавить ее от рук палача, была ему невыносима. Он понимал к тому же, что красота Аснат обворожила Иосэфа и что лишиться жены, добытой с таким трудом, он не в состоянии. Как ни противна была эта любовь в глазах Потифэры, но в настоящем случае она сослужила свою службу. Он отдал приказ своим: не мешкая, готовить все к отъезду.
На следующий день Верховный жрец, в сопровождении жены и сына, отправился во дворец Адона. Иосэф встретил их с некоторым удивлением, но понял тут же, что это посещение было ответом на его письмо, когда Потифэра объявил, что важные дела призывают его в Гелиополь и что, назначив свой отъезд на завтра, он пришел проститься с ним и с дочерью.
Ввиду присутствия писца и одного из служащих, прощание, хотя и торопливое, носило оттенок сердечности. Майя, мужественно глотавшая свои слезы, и Армаис обнялись с зятем; затем Иосэф объявил, что жена его слегка нездорова и он проводит их к ней. Доведя их до дверей половины Аснат, он вернулся обратно.
Расставанье с Аснат было тоже коротко. Потифэра не хотел усугублять волнения дочери, еще слабой и далеко не оправившейся, продолжительным прощаньем и слезами. Он обнял ее и сообщил, что процесса не будет, прибавив:
– Необдуманным твоим поступком ты чуть не погубила себя и нас. Будь осторожнее вперед и не дразни змею; покорись неизбежным последствиям твоего нового положения. Если мне понадобится передать тебе что-либо помимо твоего мужа, ты услышишь в саду, пять раз подряд, крик ночной птицы. Сойди тогда в сад, и мой гонец найдет уже возможность передать тебе мое послание.
По уходе родных молодая женщина залилась слезами; она чувствовала себя одинокой, всеми покинутой и несказанно несчастной. Родные ее были теперь далеко; с тоской и неудовольствием думала она о неизбежном свидании с Иосэфом. Целую ночь она не смыкала глаз, и малейший шорох принимала за шаги мужа. Но Иосэфа не было; не показался он и в следующие дни, ожидая, что Аснат придет к нему просить прощения. Но ожидания его были тщетны; не выдержав долее, он написал ей, требуя объяснения ее поступка. «Я виновна перед тобой и жду решения своей судьбы», – ответила гордая египтянка. Она сознавала, что ей следовало бы, по крайней мере, извиниться в своем преступном намерении; но гордость ее возмущалась и она скорее умерла бы, чем решилась бы на это. Ответ жены произвел удручающее впечатление на Иосэфа, но обязанности службы и масса дел не дали ему всецело отдаться своему горю.
Настала ночь, когда он, отпустив наконец последнего писца, усталый душой и телом, сошел в сад. С поникшей головой долго он бродил по темным аллеям; потом сел на каменную скамью и, откинувшись на спинку, изображавшую собою сфинкса, задумался. Глубокая, царившая вокруг тишина сразу объяла его и в памяти воскресли вдруг те чудные тихие ночи, которые он некогда проводил в зеленых пустынных степях, где ночевало его племя. Он был тогда беден; однообразная, суровая жизнь тяготила его не раз; сторожа стадо, молодой пастух мечтал об утонченно-роскошной жизни больших городов, которую описывал ему Шебна. Любовь своего отца он мало ценил; к братьям, завидовавшим ему и ненавидевшим его за надзор и доносы, он был вполне равнодушен; скорее даже они были противны ему. Как далеко, далеко отодвинулось все его прошлое, сколько довелось ему пережить с тех пор! Он победил судьбу и теперь – на вершине могущества; а счастлив ли он? Нет! – шептал ему голос исстрадавшегося сердца, – ты несчастнее бедного пастуха, так как на
