виска и скорчил уморительно благостную рожу. Рябинович даже за подбородок схватился, чтобы не расхохотаться. Хомак, Клавичек и Мантл ничего не заметили. Верно, суетный мир далеко от них отступил.
— Вы ведь недавно всем БТРом видели самого мамонта, — удивился Веселин, — что вам теперь следы?
Ответа ждал примерно с минуту.
— В присутствии великого и могущественного объекта, — признался Клавичек, — тебя охватывает слишком сильный трепет. И тогда ты не можешь сохранить способность оценить его истинное величие. Ты в страхе отступаешь прочь, вместо чтобы идти навстречу.
Ну, это-то да, внутренне согласился с чехом Веселин Панайотов. Следы — они всяко безопаснее живого мамонта. Они — как те воронки от снарядов, куда животное второй раз не наступит.
— А через свои следы могучий объект дарует нам вдохновение, — дополнил Братислав Хомак.
— Мамонт бродит по Европе, мамонт гуманизма! — продекламировал Карел Мантл, одухотворённо закатывая глаза.
— Это ты о чём? — не понял Хомак. — Что за отсебятина?
— Мамонт — дух здешней мутации, — объяснил Мантл, — он показывает нам, что и под Брянском, как и везде в Европе — всё прогрессирует по единому плану.
— А! — Хомак отмахнулся. — Прописные истины…
А Веселин как раз и заинтересовался:
— Что за план такой?
— План э… неизбежного прогресса. Через мутацию.
— Кажется, никогда о таком не слышал.
— Слышали! — Мантл усмехнулся. — Человечество — оно ведь развивается в основном революционными скачками. (Я имею в виду, конечно, не социальные революции, а научно-технические). Так вот: рано или поздно в развитии технологий люди приходят к такому рубежу, когда они невольно порождают собственных могильщиков.
— Кого-кого?
— Мутантов. Тех, кто придёт на смену.
— Но почему же это неизбежно?
— Мировой закон. Против него не выстоишь. Наши технологии становятся всё более вредными и разрушительными для среды, в особенности, конечно, военные технологии… — Карел Мантл развёл руки, призывая в свидетели берёзы. — А воевать человечество обречено. Конфликт — суть нашей природы. Как только наша среда обитания становится глобально мутагенной, нам на смену приходят мутанты. Они сильнее нас, поскольку выжили в жёсткой борьбе за существование. Всё логично, не правда ли? — а с каким мечтательным видом сие произнесено!..
— Мировой закон? Ну допустим. Но при чём же здесь гуманизм? «Мамонт гуманизма» — вы ведь так сказали?
— Высший гуманизм — в альтруизме и справедливости. Он, собственно говоря, в том и состоит, чтобы люди уступили своё место…
— М-м-м… Нелюдям? — вставил-таки Хомак. Но весело и чуть наигранно, как из роли оппонента в заведомо решённом споре.
— Пусть нелюдям. Но ведь это люди их такими сделали, правда же? Значит, за мутантов они отвечают. Значит, должны смириться и не мешать честной конкуренции. В которой «нелюди» рано или поздно нас победят.
Вот Мантл даёт: неужели он серьёзен?
— Вы и правда спешите в могилу? — спросил Веселин.
— Нет, но я реалист! — гордо сообщил Карел Мантл.
Что ни говори, у Йозефа Грдлички достойные ученики. От их реализма мороз пробивает по коже. Помогать могильщику себя закопать, ибо таков закон… С таким настроением и могильщик не понадобится. Откуда нынче столько поклонников мутации? Зачем им это? Нет ответа.
Гуманисты выискались — с социал-дарвинистскими замашками. «Мамонт бродит по Европе, мамонт дарвинизма!» — вот так звучит более-менее правильно.
— Кажись, заблудились… — проблеял Калинин, с опаской выглядывая в десантный отсек.
Этого ещё не хватало. Багров, охая, приподнялся на локтях над лежанкой. Во рту пересохло, голос окреп со второй попытки заговорить:
— Калинин… кхм, Калинин, отвечай, куда мы заехали?
— Бог его знает, куда, мой капитан… — лепетал водитель. — Кругом деревья, дальше дороги нет…
Можно подумать, раньше мы ехали по дороге. Но деревья — да, их БТРом легко не объедешь. Придётся сдавать назад.
— Что за деревья?
— Ёлки в основном…
Ну да, а должны-то быть уже берёзы. Точно, совсем запутались! Так старательно сбивали с толку близнецов Бегичей, что сбились и сами. Всё один к
