– Проходи… садись… Чего у притолки стала?
Манефа подошла к табуретке и села, положив на колени узелок. Тусклым и равнодушным взглядом обвела кухню – она первый раз в жизни была в этом доме. Старик продолжал молча заниматься своим делом. С улицы донеслась песня и визг гармошки.
– Кто это поет? – тихо спросила Манефа.
– Вдовы… ихний день сегодня…
Он положил снасти на пол и провел морщинистой ладонью по лысой голове, пытливо всматриваясь в Манефу.
– Вот и ты теперь вдова…
Манефа ничего не ответила.
– Похудела ты, осунулась… и жизни в глазах твоих больше нет…
– Нет?
– Нету…
Она опустила голову, и длинные черные ресницы чуть дрогнули.
– Когда из больницы вышла?
– Сегодня…
– С пароходишком приехала?
– Нет, пешком…
– У матери была?
– Нет еще.
– А пойдешь?
– Пойду… почему же не пойти?
Она подняла голову и поправила выбившиеся из-под косынки волосы.
– Тесно у меня? – вдруг спросил дед Северьян, захватывая в кулак широкую бороду и опять пытливо глядя на Манефу.
– Тесновато…
– Н-да… что верно, то верно: тесновато. Да мне большего не надо. Вот, помирать срок подходит. Года. В могиле, должно, еще теснее будет… А ты почто, Маня, ко мне пришла?
Манефа поставила на пол узелок и робко сказала:
– Просьба у меня до тебя будет… Последняя просьба… Я, может, старик, завтра уеду. Далеко уеду, на север…
– Зачем же на север?
– Так уж… надо…
– Ну так давай твою просьбу…
Манефа на секунду задумалась. Знает старик или не знает про ее-то и про Дениса? «Ах, мне теперь все равно», – подумала она, но взглянув на старика, она как-то сразу поняла, что он все знает и что бояться ей нечего.
– Вот хочу тебя просить: коли внука-то своего, Дениса-то, увидишь, так ты передай ему, старик, от меня привет… и еще…
– Что еще?
– И еще… коли он что ужасное услышит обо мне, так пусть… так я прошу у него прощения за то, что всего-то не сказывала ему… не могла ему всего-то рассказать, от любви не могла рассказать…
Дед Северьян насторожился. Еще в самом начале беседы, в тот момент, как он увидел Манефу, он хотел передать ей письмо от Дениса, но что-то удержало его. Теперь же он убедился в том, что перед ним сидит человек, у которого есть какая-то тяжелая тайна на душе и который на что-то решился, может быть, – даже на что-то и нехорошее, и подумал о том, что письмо пока передавать не надо.
Опять взвизгнула гармоника, и долетели веселые слова разухабистой песни:
– Ладно… – вздохнул старик. – Может, и передам… – и вдруг добавил: – А ведь того… Алима-то ведь не нашли еще… тела-то его.
– Не нашли? – как-то машинально и равнодушно переспросила Манефа.
– Нет, не нашли. Плавает… Только все одно, время придет – вынесет. Волга, она всегда выносит утопленников.
– Всегда?
– А ты как думала… Эх, Маня, я их, утопленников-то, на своем веку видывал да и перевидывал – всех вынесло… Скажи-ка, Маня, а муж-то… того… знал про тебя… знал он, что ты с Дениской-то?..
Манефа молчала.
