Дул ветерок и гнал по земле желтые листья тополей. На улице его догнала Варя. Заметно было, что она волновалась; на поправившемся за лето личике розовел румянец, синие глаза, в плетнях из прямых ресниц, смотрели по-осеннему грустно, но чисто и светло.
– Денис… мне хотелось вам подарить вот это на память… возьмите, пожалуйста, – и она протянула ему маленькую коричневую записную книжку с золотым тиснением, – возьмите же!
Денис нерешительно взял книжку и сунул ее в карман.
– Спасибо!
И подумал, что в этом подарке очень удобно будет записывать стихи.
– И еще: можно вас об одной вещи спросить… только дайте слово, что не рассердитесь… – замялась Варя.
– Если опять…
– Ах, нет, совсем не опять… совсем не то… впрочем, немножечко и то… только совсем по-другому… но дайте слово, что не рассердитесь. Ну дайте же!
Денис, боясь нового подвоха, опять нерешительно сказал:
– Хорошо… не обижусь.
– Тогда скажите… скажите, кому вы тогда эти стихи написали?
Денис вздрогнул и опустил глаза.
– Вы же говорили, что не о том…
– Ах, Денис, но ведь теперь я спрашиваю совсем по-другому… как бы это выразиться… не от злобы, а так… от души…
Она совсем спуталась, покраснела и умолкла.
– Финочке… – просто и тихо сказал Денис, наступая ботинком на комок глины и сосредоточенно растирая его.
– Я так и думала… – кивнула головой Варя.
– Почему?
– Так. Не знаю.
– Только все это уже прошло… – добавил Денис.
– Правда?
Он не видел лица Вари, но в ее голосе, в том, как было сказано это «правда?», ему послышалась легкая радость, и он с удивлением поднял глаза. Она протягивала ему руку.
– До свиданья, Денис. До будущего года!
Варя крепко пожала маленькой теплой рукой пальцы Дениса и, не оборачиваясь, пошла на дачу.
Денис вздохнул. Ах, как грустно на душе! Отчего бы это? Не от серого ли неба и желтых листьев?
XXII
Нужда все сильнее и сильнее давила Анания Северьяныча. Скудная зарплата расходилась в несколько дней на уплату долгов, а они все росли и росли. Денису дали аванс – 60 рублей. Ананий Северьяныч тут же их отнес печнику Солнцеву за перекладку печи в кухне. Кирилл в каждом письме обещал прислать деньги, но не присылал.
– Хоть бы на содержание Настьки подкинул двадцатку, – ворчал старик, – сам уехал, а жену опять же мне на горб посадил. Не будет толку из Кирюшки, не будет. И не отделится сроду.
– Да ты дай сначала парню на ноги встать, – защищала сына Ульяновна.
– Нет, мать, не видишь ты ничего. Не задался у нас старшой, человека путного из него не выйдет, ума не хватает парню, мозгов мало. Да из Дениса тоже, должно, ни хрена не получится. Чудной какой-то. Книжки читает, а в техникум не попал. Не впрок, стало быть с конца на конец, ему чтение, впустую, стало быть… Псу под хвост… Мало детей нарожали, Ульяновна, мало. Что толку от двух уродов…
– Христос с тобой, Северьяныч, этих-то едва выносила да на ноги поставила, а ежели еще с голоду бы совсем померли.
– Да-а… – чесал спину Ананий Северьяныч, – теперь оно, конечно, поздновато думать… года не те.
Ульяновна испуганно крестилась и показывала мужу на иконы.
– Бога побойся! Бога побойся, старик!
Ананий Северьяныч косился на образа и еще сильнее чесал спину, забрасывая руку через плечо и двигая локтем, как паровоз шатуном.
– Помрем с голоду, помрем…
Не выдержал и пошел к отцу.
Дед Северьян, прекратив из-за спада воды ловлю казенных дров, занимался ловлей рыбы запрещенным способом – на шашковый перемет. Запрещался этот способ потому, что не столько ловилось рыбы, сколько калечилось. На длинную бечеву, опущенную на дно с грузом из камней, навязывались на лесках большие крючки, а возле них – пробки. Никакой приманки на крючок не насаживалось. Рыба, главным образом стерлядь, играя вокруг пробок, цеплялась за
