острый крючок либо брюшком, либо жабрами, либо глазом… Рванувшись от боли, она оставляла на крючке часть своего тела, уплывала и где-нибудь вскоре издыхала. Но некоторые оставались на крючке и благополучно вытаскивались ловцом из воды. Уголовный кодекс предусматривал сей немудреный способ ловли специальной статьей, карающей виновного тюремным заключением до трех лет. Дед Северьян вынимал и запускал перемет только по ночам, когда его не могли увидеть односельчане.
Ананий Северьяныч пришел к отцу поздно, часов в десять вечера. Дед уже собирался ехать на ловлю и при свете лампы чинил подсак, усевшись посредине пола на маленькую скамеечку.
– Здравствуйте, папаша.
– Здравствуй… – тихо ответил дед Северьян, не отрываясь от работы и не поднимая головы.
Ананий Северьяныч нерешительно мялся у порога, переступая босыми ногами с торчащими, как у курицы, в разные стороны пальцами.
– Проходи. Садись.
Бушуев прошлепал по крашеным половицам к столу, сел на табуретку, почесал легонько спину.
– На охотку, стало быть с конца на конец, едете, папаша? – вкрадчиво спросил он, поглаживая сивую бородку.
– Стало быть, еду…
– Гм… Хорошее дело, хорошее дело. Подсачек чините?
– Да вот, понимаешь, прошлой ночью стерлядочка на пуд весом попалась, и того… насилу вытащил… подсак порвала стерлядочка-то…
– На пуд? – притворно удивился Ананий Северьяныч, хотя знал, что такой рыбы отец сроду не ловил.
– Не мене.
– Что-то я в наших краях про таких рыб, папаша, и не слыхивал, – не удержался усомниться сын.
– Еще боле бывают… Надо места знать, где ловить.
– Ну, могет, могет, – охотно согласился Ананий Северьяныч, вспомнив, за чем пришел к отцу, – чего не знаю – того не знаю, спорить не хочу. Могет, и бывает. А что, папаша, корысть какая от этой охотки, стало быть с конца на конец, получается?
– Малая, Ананий, совсем малая.
– Так, так… Я полагаю, побольше корысти, чем мне от бакенов?
– Нет, Ананий, мене. Намного мене.
Помолчали. В курятнике заквохтали кем-то побеспокоенные куры. Дед Северьян встал, взял из горнушки клубок шпагата и сел на прежнее место.
– А я… того… опять этого, как его, следователя на днях встретил возле часовни, – сообщил сын.
Дед скривил изуродованную губу и нахмурился. Не отрываясь от работы, тихо спросил:
– Ну и что?
– Так… постояли… про вас спрашивал.
Старик молчал. Ананий Северьяныч помигал глазами, положил локоть на стол.
– Чего, говорит, Северьян Михалыч делает? Как здоровье?
– Ну это ты, положим, врешь! Про здоровье он ничего не спрашивал.
– А отколе же ты могешь знать, спрашивал он али не спрашивал?
– Я, брат, его, как и тебя, Ананий, насквозь вижу. Ты еще только думаешь, что сказать, а я уж знаю, об чем речь будет. Знаю, брат, зачем ты и ко мне пришел. Да только…
– Проведать, папаша, проведать, – торопливо перебил его Ананий Северьяныч, боясь, что отец назовет причину его визита.
– Проведать? Ну, пущай по-твоему будет. Только проведать-то меня ты заходишь в особливых случаях.
– А еще, папаша, спросил я его: не нашел ли он, стало быть с конца на конец, путев к убивству. Постоял, подумал. Нет, говорит, не нашел пока. Но, говорит, найду, и вскорости найду, и ой-е-ей как накажем убивцу, меньше, говорит, осьми годов тюрьмы не дадим, ежели дело, того… по злобе, а ежели по какой другой причине, скажем, по государственной причине, то и того… жизни, говорит, лишить могем… Вот оно, дельце-то как оборачивается, папаша, каруселью дельце-то оборачивается…
– А по мне, Ананий, какой бы оно каруселью ни поворачивалось – плевать. Так и запомни! – спокойно сказал старик.
– Да так-то оно так, но все же вы, папаша, на подозрении… оно и поосторожней надо. Я, папаша, вам это как сын, конечно, говорю. Мне-то что? Моя хата с краю. А вам как бы того… не оступиться на камушке…
– Ладно. Помолчи. Учить меня нечего. Мне уж, слава богу, восемьдесят годов на Рождество стукнет.
– А мне, папаша, скоро шестьдесят. Тоже срок не маленький. Пожил, посмотрел.
Он вздохнул, обвел стены тусклым взглядом, задержался недолго на черной горке с маленькими стеклами (знал, где хранил дед заветную шкатулку) и опустил глаза на корявые темные руки отца.
– Шпагат-от крепкий?
