Вологжин пощелкал переключателем, услыхал знакомые позывные на мотив песни из кинофильма «Волга-Волга».
— «Енесей»! Я — «Байкал»! Прием!
— Даем пристрелочный, — послышалось в наушниках, и у Вологжина отлегло от сердца. И даже боль в глазах будто бы утихла совсем.
— Сотников, — позвал он громко, потому что голос заглушило новым залпом немецких батарей. — Наши начинают пристрелку. Корректируй. Имей в виду, что справа от нас левая сторона, слева — правая.
— Есть! — вскрикнул Сотников.
— Не ори и следи за обстановкой. Где лег снаряд?
— Метрах в трехстах впереди и правее. То есть левее с их стороны метров на пятьсот.
— «Енисей»! Я «Байкал»! Недолет триста, правее пятьсот.
— «Байкал»! Вас понял: недолет триста, правее пятьсот. Даем пристрелочный.
— Смотри, Тимоха! Внимательно смотри! — велел Вологжин Сотникову.
Рвануло у них за спиной метров на двести выше по скату.
Вологжин дал новую поправку. На этот раз снаряд ударил между двумя орудиями.
— Есть попадание! — сообщил Вологжин.
И через пару минут там, где стояли немецкие орудия разверзся ад из множества разрывов, и вскоре все затянуло дымом и пылью.
— Вот так вот, милый ты мой Тимоха, — с чувством произнес Вологжин. — А ты говорил: их много. Теперь стало поменьше. Мы еще с тобой повоюем.
Глава 10
После разгрома немецких батарей и налета наших штурмовиков на тыловую колонну с горючим и боеприпасами, все вокруг на какое-то время стихло и затаилось.
— Давай перекусим, — предложил Вологжин. — И дай-ка мне глотнуть из фляги.
Он отпил несколько глотков, почувствовал, как внутри у него разлилось благодатное тепло. Сотников намазывал на ломти хлеба свиную тушенку, совал их в руки Вологжина, и тот ел, с трудом, преодолевая боль при каждом движении челюстей мучительно напрягая слух. Оказывается, слушать, зная, что не можешь увидеть, не так-то просто. А раньше это не вызывало никаких затруднений. И не понять, в чем тут дело и как это связано с потерей зрения. Ведь ночью, в темноте, или при закрытых глазах… А может, у него и со слухом все-таки не все ладно? И он время от времени переспрашивал у Сотникова:
— Ты ничего не слышишь?
— Нет, товарищ майор. То есть я слышу, что стреляют где-то далеко, а рядом… рядом все пока тихо.
— Вот то-то и оно, что тихо. А почему? Ты посмотри, Тимоха, что там делается.
— Я смотрю, товарищ майор. Немцы убитых собирают, повозки ездят, пушки ихние валяются, машины горят… Вот… Ага, вот какая-то машина приехала. Вроде как легковая. Мотоциклисты, бронетранспортер — охрана, значит. Какой-то немецкий командир из машины вылез… может, генерал… все перед ним тянутся… рукой повел так, знаете ли, будто все это ихнее и потому должен быть порядок. Вот он опять сел в машину, поехал… повернули в сторону фронта… то есть туда, где наши. А больше ничего не видно.
— Ладно, ты ешь, но по сторонам поглядывай постоянно. Генерал там или кто, а приезжал сюда он не зря. И насчет порядка — ты это верно подметил: непорядок это, когда столько пушек русские раздолбали. Не спроста это, думает этот их генерал. Значит, сейчас они забегают. Станут искать, что и откуда. У них пеленгаторы работают, могут высчитать, откуда передачи. Сам, небось, знаешь: учили, небось… Так что ты смотри в оба, а то засекут нас — и хана.
— Я смотрю, товарищ майор.
— А танки наши — ты их нигде не видишь? Посмотри, нет ли возле лесочка?
— Никак нет, товарищ майор. Нету наших танков. Отошли, наверное. Я так думаю, товарищ майор, что приказ был, вот они и отошли. Без приказу бы стояли — за это я головой ручаюсь.
— Я и сам, Тимоха, знаю, что стояли бы, — согласился Вологжин. И вспомнил с сожалением, что письмо заводскому представителю так и не отправил, и теперь лежит оно в его полевой сумке. А ведь танки хорошо себя показали. И «тигров» шлепали, как гнилые орехи, и броня покрепче стала против прежней: сколько снарядов от нее отскочило, иные и приличного калибра. У старой «тридцатьчетверки» башню точно бы снесло, а эта выдержала, только изнутри осколки вырвало. Может, с закалкой что-нибудь не так, может, перекалили башню-то. И все остальное. Но главное, маневренность не стала хуже.
