Сотников вдруг заволновался:
— Товарищ майор! Товарищ майор!
— Что тебе? — спросил Вологжин, медленно выплывая из забытья.
— Танки! Наши танки! Тридцатьчетверки!
Вологжин рванулся:
— Где?
— На дороге! Шесть штук. Только… только они с крестами, — возбужденно шептал Сотников.
— Как то есть с крестами? — не поверил Вологжин, откидываясь на спинку сидения.
— Правда-правда! На башне и на броне.
— И что?
— Идут в сторону фронта. А сзади две немецких четверки.
— Трофейные, значит, — пробормотал Вологжин. И пояснил не то себе, не то Сотникову: — Фриц — он хозяйственный. Он ничего не бросит, что может сгодиться.
И вспомнил, как еще на Юго-Западном в сорок первом они захватили несколько немецких танков, вполне исправных и почти с полным боекомплектом, в то время как у наших бэтэшек не осталось ни одного снаряда, и пытались использовать их в бою, но комиссар полка, заметив это, так вздрючил комбата за это якобы преклонение перед вражеской техникой, что потом никому и в голову не приходило повторить подобное. А главное, что эти танки бросили, сделали немцам, можно сказать, подарок. Дурью маялись. А немцы, значит, используют, что можно использовать, и взрывают те наши танки, что требуют капитального ремонта. Умно воюют, сволочи, не то что мы, заключил Вологжин, но вслух не сказал ничего.
Ночью Сотников с осторожностью открывал командирский люк и они по очереди дышали свежим воздухом. Когда днем дышать становилось невмоготу, а привыкание то наступало на какое-то время, то отступало, Вологжин подумывал о том, чтобы вообще покинуть танк ночью, найти какое-нибудь укрытие, там и переждать, но его удерживала собственная беспомощность, незнание обстановки за пределами видимости из танка и движение по дороге, хотя и не столь оживленное, но не прекращающееся ни днем, ни ночью. Было слышно, как тарахтели подводы, подвывали моторами одиночные грузовики и танки, шла пехота — и тоже мелкими подразделениями. Наша артиллерия время от времени постреливала, но чаще всего налетали штурмовики, днем — большими группами, ночью — по одному, по два, выпускали осветительные ракеты и прочесывали дорогу пулеметами, пушками и ракетами, оставляя на ней то горящую цистерну, то дымящийся танк, то трупы солдат и лошадей. Иногда — и чаще всего днем и совершенно неожиданно — обнаруживались по соседству с танком забредшие сюда по каким-то своим надобностям небольшие группы немецких солдат, и тогда Сотников втягивал внутрь антенну и выдергивал из щелей гофрированные трубки.
На третий или четвертый день на самой вершине гряды, метрах в пятистах от того места, где стоял танк, немцы установили зенитную батарею, которая встречала огнем наши штурмовики и пролетающие мимо самолеты. Оттуда, особенно по ночам, были слышны чужие голоса, скрежет кирок и лопат, урчание машин, то наплывающие, то затихающие звуки музыки, производимые патефоном, а когда зенитки стреляли, даже жестяной звон выбрасываемых гильз. Вологжин сообщил «Енисею» об этих зенитках, и наши самолеты раза два обстреливали их и бомбили, но, видать, не слишком удачно, потому что после налета привычные звуки возобновлялись, как ни в чем ни бывало. А с утра на том месте, где стояли разгромленные немецкие батареи, вновь появились немцы и начали копать, только не поймешь, что и для чего.
В танке, между тем, кончались и вода, и еда. И неизвестно, сколько им еще ждать нашего наступления.
— Какой сегодня день? — спросил Вологжин привычным шепотом у своего товарища по несчастью, предварительно потрогав его рукой.
— А? Что? День? — встрепенулся задремавший Сотников. — Не помню, товарищ майор, — шепотом же ответил он. — По-моему, воскресенье.
— Я не об этом тебя спрашиваю. Число какое?
— Не знаю. Думаю, десятое или одиннадцатое.
— Как там у нас с водой?
— Одна фляжка осталась, товарищ майор. Пить хотите? Вы пейте, я не хочу.
— Я тоже не хочу, — соврал Вологжин и облизал сухим языком потрескавшиеся губы. — А сколько сейчас времени?
— Три часа семнадцать минут, — ответил Сотников, вглядевшись в командирские часы, отданные ему Вологжиным. И добавил: — Похоже, дождь собирается. Может, воды удастся раздобыть. Я вот все думаю-думаю и никак придумать не могу, как это сделать. Люк открывать нельзя, потому как фрицы близко, а не открывать, ничего нам не натечет.
— А ты попробуй открыть люк механика.
— Пробовал. Но только он так завален землей и камнями, что я чуть приподнял, а оттуда как посыплется, как посыплется…
— Хорошо бы, если бы дождь пошел ночью…
— Хорошо бы, товарищ майор. А только… Слышите гром? Слышите? Гроза идет. А до вечера еще далеко… Если фрицы попрячутся, я тогда каску выставлю…
