случаях. И будто бы даже где-то там какая-то медсестра. И становились Героями Советского Союза, — кто посмертно, а кто с вручением и тому подобное.
И мысль Николаенко потекла в этом направлении.
Ну, предположим, он встал и крикнул: «За родину! За Сталина! Ура!» Предположим даже, что сразу же его не убило. Такое тоже случается, хотя и редко. Предположим далее, что поднял не только батальон, но и весь полк. А куда его вести? И как? Что надо взять совхоз и выгнать оттуда эсэсовцев, — это понятно: такая задача перед ними была поставлена с самого начала. Более того, комбат, — но уже не капитан Борисов, раненый при бомбежке, а его бывший начштаба старший лейтенант Увальников, — всем командирам роты указал ориентиры и сектора атаки на совхоз, а уж комроты, — и опять же совсем другой, потому что старлея Фоминых убило той же бомбой там же, на опушке леса, — а лейтенант Грушинский из третьей роты, — показал на схеме два дома на окраине совхоза, которые должен захватить взвод младшего лейтенанта Николаенко. Но даже при всем при этом Николаенко не знал, как ему поступать дальше, если бы он поднял батальон в атаку и что делать после захвата окраинных домов. Ведь не исключено, ко всему прочему, что поднимать совсем не обязательно и даже вредно. Скажем, командование поняло, что при таком сильном огне со стороны немцев надо этот огонь предварительно подавить артиллерией или авиацией, а уж потом пускать батальоны. И то в сопровождении хотя бы десятка танков и самоходок, потому что все сразу не подавить даже «катюшами», что-то да останется, и танки с самоходками тут были бы весьма кстати. Вот у немцев все именно так и построено. Потому что немцы…
В воздухе опять истошно завыло, заставив Николаенко еще плотнее прижаться к земле. Разорвавшаяся метрах в пяти упругим хлопком крупнокалиберная мина выбросила по сторонам визжащие осколки, упругой взрывной волной заложило уши, к горлу подступила тошнота, на Николаенко посыпалась земля, иные комки очень даже крупного калибра — они так больно били по телу, прикрытому лишь пропотевшей гимнастеркой, что Николаенко после этого взрыва еще долго лежал, ощупываясь и прислушиваясь к тому, что творится за пределами его убежища, и ни о чем не думал.
В это же самое время на командном пункте полка сошлись двое: командир дивизии полковник Небогатко, получивший взбучку от командира корпуса с угрозой отдать его, полковника, под трибунал, если его дивизия не вернет совхоз «Октябрьский», и командир стрелкового полка подполковник Ящурков, чей полк, уже потерявший в первой атаке более сотни убитыми и не счесть сколько ранеными, сейчас лежал в полукилометре от окраины совхоза под убийственным огнем противника, а все вместе — по цепочке сверху вниз — от командующего 5-й гвардейской армией генерал-майора Жадова.
И вот теперь полковник Небогатко разносил на все корки своего бывшего товарища по пехотному училищу, которое они одновременно закончили в начале двадцатых, а затем и по ускоренным курсам повышения квалификации для среднего комсостава, а затем и по академии. Однако в данном случае важен не только смысл, но и слова. Как раз ради этих слов Небогатко велел всем покинуть командный пункт полка, потому что с глазу на глаз можно не выбирать ни слов, ни выражений. И начал он, не выбирая ни того, ни другого, задыхаясь от гнева, не остыв еще от взбучки, полученной от командира корпуса:
— Ты что же это, мать твою растак! — подвести всех нас хочешь под монастырь? Почему они у тебя лежат? Попрятались, как вши в кальсоны, в рот, в нос, в хвост их и в гриву! Где твои комбаты? Под трибунал захотели? В штрафбат? Я вам устрою и то и другое! А тебе, Сашка… А ты у меня… — полковник в очередной раз задохнулся от гнева, и лицо его, красное от жары, стало почти багровым. Он кричал, брызжа слюной, катая упругие желваки на скуластом лице, и казалось, что вот-вот пустит в ход кулаки. — Ты у меня не отвертишься, душу твою растак! Я не посмотрю, что мы с тобой много лет хлебали из одного котелка! Думаешь отсидеться за моей широкой спиной? Не выйдет, подполковник Ящурков. Не-вый-дет! — И для пущей убедительности помахал пальцем перед носом бывшего друга. — Сейчас же поднять полк в атаку! — вскрикнул он, будто его укусила оса.
Подполковник Ящурков стоял навытяжку и, побелев лицом, неотрывно смотрел сузившимися, непонимающими серыми глазами на своего начальника. И едва тот выговорился, комполка с трудом разжал закаменевшие челюсти, и в наступившей тишине прозвучало хриплое и неожиданное:
— Я подниму полк в атаку, товарищ полковник, при двух условиях. Или ты обеспечишь эту атаку огнем артиллерии и минометов, или пойдешь в атаку рядом со мной. В любом другом случае я полк в атаку не пошлю. И можешь расстрелять меня сейчас, на этом самом месте, а гробить остатки своего полка ни за понюх табаку я не стану.
— Да т-ты… Да ты понимаешь, что такое несешь? — почти шепотом спросил Небогатко у Ящуркова. — Ты что думаешь, я струшу? Ты, командир Красной армии, отказываешься выполнить приказ своего непосредственного начальника и при этом еще набрался наглости ставить мне условия? Да т-ты- ыыы… Ты, что, не знаешь, что за нашей спиной целая танковая армия ждет, что мы проложим ей путь для глубокого прорыва обороны противника? Тебе артиллерию подавай? А куда ты загнал свою артиллерию перед атакой?
— Я никуда ее не загонял, товарищ полковник! Ее загнал начальник артиллерии дивизии — и об этом вам, как его непосредственному начальнику, должно быть хорошо известно. А батареи заблудились в темноте, потому что даже днем далеко не все командиры из последнего пополнения умеют ориентироваться по карте на местности. А теперь, когда я их вернул на прежнее место, оказывается, что у них нет снарядов и мин для поддержки атакующей пехоты. У них, видишь ли, снаряды и мины нужны для поддержки атакующих танков! — все сильнее заводился подполковник Ящурков, и голос его звенел отчаянным гневом в замкнутом пространстве КП. — Танки вам жалко, снаряды — жалко, а солдата вам не жалко, — товарищ полковник? — И вдруг, приблизив лицо к лицу своего бывшего друга, прохрипел сквозь сжатые зубы: — Ты что, сука, не знал, что посылаешь полк на верную смерть? Тебя
