чему учили в училище и в академии? Людей задаром гробить, мать твою растак! У меня в полку два ротных застрелились — нервы не выдержали. Ведь даже им, запасникам, стало ясно, что совхоз нам не взять при такой примитивной организации боя. Ты что, с-сука, не мог сказать об этом комкору? Что с тобой случилось, Колька? Или близкие генеральские звезды застили тебе глаза? — Подполковник Ящурков схватил стоящий на столе стакан с водой, выпил залпом, утерся рукавом и уже спокойно, как о решенном, заключил: — Я не стану поднимать полк в атаку, полковник Небогатко. Или пойдем поднимать вместе. Это мое последнее слово.
— Сашка, не дури, — тихо и устало произнес Небогатко и, оглядев блиндаж, ногой придвинул к себе табуретку и сел. Велел: — Садись, поговорим спокойно. Ты ведь знаешь, что я обязан сделать при отказе выполнить мой приказ. Но я этого делать не буду. У нас еще есть время. У нас с тобой всего… — Он вынул из кармана часы на цепочке, щелкнул крышкой, договорил: — Сейчас семь восемнадцать. У нас с тобой всего-навсего сорок две минуты. У танкистов приказ начать атаку в восемь. Давай обсудим спокойно. Артиллерию я беру на себя. У них действительно всего ноль-семь комплекта снарядов и мин. Этого не хватит даже на полчаса хорошего боя. Но, черт с ним, передовые позиции эсэсовцев мы накроем. А дальше… дальше все в твоих руках. Я, Сашка, тоже не только полковник, но и человек. А слышал бы ты, как честил меня комкор. Н-не-ет! Он матом меня не кры-ыл. Он с подковыркой, по- интеллигентски. А что он воевать не умеет — ты это знаешь? Что в его характеристике записано: «Способен к преподавательской работе, не годен командовать строевой частью» — ты это знаешь? И многие комдивы и даже комкоры имеют такую же характеристику — это ты знаешь? А Попова крыл на все корки командарм Жадов. Но уже по-простому, по-рабоче-крестьянски. А того, само собой, сверху. Операция под контролем Ставки. Тут умри, а сделай… — И уже спокойно: — У тебя есть связь с батальонами?
— Откуда? При такой плотности артогня никакая связь не устоит. Связистов я пошлю, но не раньше, чем заработает наша артиллерия.
— Хорошо, зови сюда своих гавриков. Начнем работать.
Младший лейтенант Николаенко снял пилотку и осторожно приподнял голову над валиком земли, окружающим воронку. И увидел в немецких окопах головы в касках. Много голов. Похоже, немцы сами собираются атаковать. Тоже, небось, боятся. В окопе сидеть — и то не сахар, а выйдешь на чистое, тут тебя и пулеметами, и минометами начнут крошить. Если они имеются в наличии, — сделал оговорку Николаенко. — И что в таком случае делать ему, командиру взвода? Поднимать взвод навстречу немцам? А эсэсовцы — это тебе не резервисты из Казахстана, едва научившиеся стрелять, не мальчишки из деревень и заводских окраин. Эти выдрессированы как цирковые медведи, эти драпать не станут. Да и здоровые все, что твои бугаи — не ниже метр семьдесят. Гренадеры, одним словом. Такого близко к себе подпускать нельзя: взденет на штык и не охнет. В такого надо стрелять с рук, с пяти метров, не поднимая винтовки. А автомат ставить на одиночные.
И тут над головой завыло. Да так густо, что Николаенко сразу же понял: свои. И головы в касках в окопах пропали, будто их там и не было, будто они померещились. Разрывы побежали между крайними домами совхоза, пластами сметая с крыш слежалую солому. А иные ухнули значительно дальше. Но в окопы — почти ни одного. Ясно, что бьют по площадям. Скорее всего, дивизионная артиллерия. От своей, от полковой, за минувшие сутки непрерывных боев мало что осталось. Значит, дали из резерва. Что ж, и это не плохо.
Отгрохотала артиллерия. Взметнулось там и сям еще два-три разрыва пушечных снарядов, выпущенных замешкавшимися артиллеристами, и — тишина.
Николаенко приподнялся на руках, окинул взглядом поле: на нем цепями, как шли в атаку, лежали неподвижные бугорки человеческих тел. Но полк все еще жил: из воронок показывались головы и тоже поворачивались то в одну сторону, то в другую. Со всех сторон доносились стоны раненых. «Вот сейчас бы, пока фрицы в себя не пришли, и атаковать», — подумал Николаенко. Но ниоткуда не раздалось никакой команды.
И тут опять завыло, загудело, застонало. Николаенко определил точно: «катюши». И тотчас же припал к земле. А та вздрогнула под ним и забилась будто в лихорадке. И тело Николаенко вздрагивало вместе с ней, и глохло, коченело, сжимаясь само по себе в комок.
Гвардейские минометы свое отработали, и до слуха младшего лейтенанта донесся рык множества танковых моторов.
Глава 22
Двадцатисемилетний командир танкового батальона майор Евгений Ножевой окинул взором свои «тридцатьчетверки»: двадцать две штуки, одна в одну, свежевыкрашенные в лопуховый цвет, они сдержанно порыкивали своими пятисотсильными дизелями в ожидании сигнала к началу атаки. Этот сигнал получит не только он, командир батальона, и командиры рот, у которых имеются приемо-передающие радиостанции, но и все остальные экипажи, имеющие рации только с приемным устройством. А совсем недавно не было и этого. Впрочем, совсем недавно много чего не было в танковых частях.
Кстати, за этими новыми танками комбат ездил на Уральский вагоностроительный завод сам. Не один, конечно, а с лучшими танкистами своего батальона, отличившимися в боях во время разгрома окруженной 6-й армии генерала Паулюса. И собственными глазами видел инженеров и рабочих этого завода: худых от недоедания, но с радостными лицами оттого, что видят тех, кто будет воевать на танках, сработанных их руками и, если так можно
