наполняет нега и полное умиротворение, а за спиной будто распускаются белые крылья.
– Ну вот и все, – уже тише сказал мне тот же голос, – я дал тебе свою любовь и милость, простил за все, что ты вольно или невольно успела совершить, но вот отпущение грехов, извини, я тебе дать не смогу, пока ты не принесешь мне в руках свою душу и не искупишь все, что тобой было сделано ради ее спасения. За всю ту вечность, что сосуществуют наши миры, совсем немного деммов могли пережить встречу со мной, и еще меньшее их число нашло спасение и вечную жизнь в моих объятьях. Для остальных, как правило, я был карающим мечом правосудия, который настигал их, если они не успевали скрыться – и карал за все причиненное моим детям зло. Но на тебе и твоих дочерях нет печати зла, поэтому перед вами открыты все дороги, в том числе и та, что дарует жизнь вечную и спасение души.
А я стояла, чуть приподнявшись на цыпочки, будто хотела взлететь, слушала этот голос, и абсолютно ничего не понимала – почему я еще жива, почему не горю синим огнем, почему вместо боли от этого прикосновения испытываю волшебное блаженство?
Ответ пришел как бы сам с собой, когда ужасное для деммов божество сказало, что на мне нет некоей «печати зла». Я все поняла. Мой злой дядя (пусть Азраил сожрет его всего целиком, по отдельности разгрызая каждую косточку), изгоняя меня из принадлежавших нам миров, обязательно должен был разорвать мою связь с Азазелью, чтобы я не могла воззвать к ней о помощи. Ведь я все же высокопоставленная деммская дама из очень знатного рода, близкого к императору, и за свое спасение могла бы принести значительный откуп и погубленными в ее честь душами, и разными ценностями. Но теперь, когда эта связь разорвана, все это мне неинтересно. Для Азазели я умерла и – какова ирония судьбы! – возродилась здесь среди бесхвостых- безрогих только для того, чтобы попасть в руки известного врага всех деммов.
Раньше я считала себя опытнейшей соблазнительницей, способной раскрутить на несколько сеансов «танцев» хоть самого императора, но теперь признаю свою глубокую ущербность в этом направлении. Наш старый враг куда опытнее меня в этих делах, и кажется, я начинаю таять от прикосновения его руки, погладившей меня по жестким от пота и пыли волосам. А рука его спустилась мне на шею и коснулась металла ошейника, что тут же рассыпался мельчайшими частицами…И я ощутила, как ко мне возвращается возможность пользоваться магией и открывается доступ ко множеству весьма специфических и весьма пакостных заклинаний, которые необходимы любой знатной деммской даме, если она хочет, чтобы ее уважали в обществе. Я огляделась по сторонам и мороз прошел по моей коже.
Женщина в золотой короне с зубцами, с самого нашего появления не проронившая ни слова и даже почти не изменившая позы, смотрит на меня с некоторым ожиданием во взгляде, и хорошим убойным заклинанием за пазухой. У женщины – мага-огня на языке явно вертится какое-то убийственное заклинание, в любой момент способное зажарить меня заживо. Еще один маг – мальчик, только готовящийся вступить в возраст отрочества, сжимает в правой руке черный кристалл, и я знаю, что из этого кристалла может неплохо шарахнуть… Спокойны только воин, стоящий рядом с аватаром высшего божества, и та женщина, что возлежит на кушетке. Мне кажется, что это оттого, что они нас поняли и приняли такими, какие мы есть.
Но все, кто беспокоятся, делают это напрасно – мне почему-то сосем не хочется пользоваться своими заклинаниями, сами они мне неинтересны, а их последствия для меня теперь не смешны, и даже отвратительны. Неужели такова цена прощения со стороны нашего исконного древнего врага? Но почему- то я не считаю ее чрезмерной – разумеется, если это прощение распространится и на моих дочерей, в противном же случае оно мне и даром не нужно.
– Твои младшие дочери, – сказал мне на ухо аватар, и эти слова обожгли меня будто огнем, – уже прощены той, что получила от меня на это разрешение. Позови сюда свою старшую дочь, и если она не боится, то тоже получит мое прощение, а если боится, то пусть и дальше ходит с ошейником, будто домашнее животное.
– Альм бин Зул не боится ничего, – расслышав своим тонким слухом этот разговор, заявила моя старшая дочь, – отойди в сторону, мама – и я либо буду прощена подобно тебе, либо погибну прямо на месте, но никогда по собственной воле не буду носить на себе этот мерзкий ошейник. Я смиряю свою гордыню и отдаю себя в его руки, пусть делает что должно, и да случится что суждено.
– Весьма достойные слова, – сказал аватар божества и положил свою руку на голову моей старшей дочери, прикрывшей глаза в ожидании то ли чуда, то ли смерти.
Некоторое время ничего не происходило, а потом рассыпался в прах и ее ошейник. Дочь открыла глаза, потянулась, ощупала свою голову и немного капризно спросила:
– А что, разве подарив мне свою любовь и милость, ты не должен был убрать с моей головы это ужасное украшение? И хвост тоже, в нашем новом положении, кажется мне абсолютно лишним. Если нам придется жить среди бесхвостых-безрогих, то лучше быть полностью на них похожими, а не только наполовину, как сейчас.
Я уже испугалась, что аватар божества впадет в гнев и покарает не только мою капризную старшую дочь Альм бин Зул, но и все прочее наше семейство, но он только рассмеялся.
– Честь стать человеком, мои дорогие деммки, – сказал он, – еще надо заслужить, как бессмертие души. Впрочем, вы попробуйте стать для этих людей своими, не меняя основных своих расовых признаков. Поверьте – для тех, в чью компанию вы попали, внутренняя сущность значительно важнее всех внешних отличий. Если вы это заслужите, то они примут и полюбят вас такими, какие вы есть, а если нет, то вам не поможет никакое внешнее сходство с ними.
Служить?! На фоне того, что мы с дочерьми остались без защиты Дома, без средств к пропитанию, вдали от самой Родины и всех знакомых, поступить
