тевтонов – и это было очевидно для Густава де Мезьера с той же четкостью, как то, что вода мокрая, а огонь, если сунуть в него руку, обжигает. Из залога силы и власти для тех, кто считал себя расой господ, херр Тойфель превратился в величайшую угрозу, и Великий Госпитальер не знал, как ее предотвратить.
Внизу, во дворе, залаял пес. Старый Ганс был любимцем Гретхен, не признавая никого, кроме его девочки… и де Мезьер с тоской подумал, что собаку, если она станет совсем неуправляемой, скорее всего, придется усыплять… Впрочем, еще неизвестно, сколько времени и как придется прожить ему самому. Потом лай оборвался, и вместо него раздалось ласковое повизгивание, как будто Ганс все же встретил свою любимую хозяйку и теперь изливал ей всю свою собачью любовь. Но этого не могло быть, потому что не могло быть никогда. Хоть тело его Гретхен и не было найдено в том ущелье, где злобные демоны в клочья разметали отряд тевтонских кавалеристов, но большая часть трупов была объедена хищниками, а некоторые из них найдены в сотнях метрах от основной схватки. Тело Гретхен могла сожрать гигантская хищная свинья, или гиенодонт, или утащить король здешнего неба – огромный кондор с четырехметровым размахом крыльев. Единственно, что не могло случиться – это то, что демоны оставили ее в живых, и теперь она вернулась обратно в отцовский дом…
Встав с кресла, Густав потянулся за висящей на стене узкой обоюдоострой эспадой в простых деревянных ножнах, обтянутых красной тисненой кожей, и замер, услышав в тишине голоса на главной лестнице дома. Один голос, тихий и почтительный, принадлежал их старому дворецкому Филиппу, другим голосом, властным и звонким, явно говорила его дочь, или по крайне мере ее призрак. У де Мезьера волосы зашевелились на голове, когда он услышал за стеной по коридору шаги людей, направлявшихся к его кабинету. Так не ходят просители, так не ходят гости – так уверенно и властно могут идти только люди, осознающие, что за ними стоит несокрушимая сила, из-за чего все, что они выскажут, будет выслушано со склоненной головой.
Сорвав со стены эспаду, Густав де Мезьер торопливо обнажил оружие и застыл вполоборота к двери, готовясь подороже продать свою жизнь. Сердце колотилось, во рту отчаянно пересохло, ведь все-таки этот почти уже пятидесятилетний человек по меркам этого мира был немолод и давно уже находился не в лучшей физической форме. Одновременно кольцо, которое находилось на указательном пальце его правой руки, начало жечь кожу и распространять вокруг себя приступы сильной дергающей боли, из-за чего меч в этой руке заходил ходуном. Де Мезьеру даже показалось, что из-за двери пробивается призрачное бело-голубое сияние, а кольцо на его пальце, с которым он давно сжился и перестал замечать, заходится в беззвучном крике отчаяния.
Дверь скрипнула и в нее тихо проскользнул призрак его дочери, от ног до самой шеи закованный в странные серо-зеленые доспехи. В левой руке призрак держал такой же серо-зеленый шлем с прозрачным забралом*. Хоть у той, что вошла в дверь, и было лицо Гретхен, но это была не его дочь – по- подростковому стеснительная, голенастая и неуклюжая. В комнату вошла совсем другая женщина – уверенная в себе, гибкая, ловкая и очень сильная.
Примечание авторов: *
Было видно, что совсем недавно эта женщина приобрела нового господина своей души, и теперь в полумраке вокруг ее головы светился призрачный бело-голубой ореол. Густав де Мезьер сделал неуклюжий выпад, стараясь поразить призрак не только острием меча, но и, как его когда-то учили черные жрецы, еще и заключенной в кольцо силой херра Тойфеля, но результат получился откровенно нулевой. Во-первых, херр Тойфель сам боялся того малого, что уже вошло, и еще сильнее – того очень большого, просто огромного, что еще не вошло. Во-вторых, из-за дергающей боли, распространившейся уже на всю руку, удар получился совершенно никакой, острие бессильно скользнуло по пластинам доспеха, даже их не оцарапав. Де Мезьер приготовился нанести повторный удар, и тут призрак, который, собственно, оказался не призраком, воскликнул голосом его дочери:
– Папа, ты что, сошел с ума?! Это же я, твоя Гретхен!
После этих слов призрака эспада выскользнула из ослабевшей руки и с нежным звоном упала на мраморный пол. За эспадой последовали ножны, а следом за ними на пол бесформенным мешком осел и сам Густав де Мезьер, в мозгу которого насмерть схлестнулись любовь к дочери, приказы херра Тойфеля и панический ужас перед той силой, которая сейчас стояла у него на пороге.
Увидев, что ее отец упал, Гретхен обернулась и растерянно сказала:
– Падре Александр, герр Серегин, фройляйн Ника, заходите, пожалуйста, кажется, папе стало плохо.
«Ага, – подумал капитан Серегин, – папу без малого что не посетил гражданин Кондратий, а эта – „ему, кажется, стало плохо…“. Лилию бы сюда, да где ее взять?»
– Тут я, – произнесла юная сопливая богиня, материализуясь во врачебном халате, шапочке и со стетоскопом в двух шагах от Серегина, – кому нужна моя помощь?
– Вот ему, – кивнул Серегин на распростертого на полу Густава де Мезьера.
– Да, – сморщила носик Лилия, – я, конечно, помогу этому мужчине, пусть он и тевтон, но сперва освободите его от этого мерзкого кольца! Ему становится все хуже и хуже, пока оно находится у него на пальце.
Гретхен, прикрыв рот ладонью, наблюдала затем, как отец Александр, поскрипывая сочленениями брони, подошел к ее отцу, лежащему на полу и, нагнувшись, неожиданно легко снял у него с пальца кольцо. При этом раздался такой ультразвуковой визг, что у всех засвербило в ушах. Но продолжалось
