вокруг царит необычное для этого времени суток оживление. Бредут, едва переставляя ноги, колонны сервов обоего пола, и над ними звонко хлопают в воздухе бичи надсмотрщиков. Душераздирающе скрежещут несмазанные оси фургонов, в которых перевозят несчастных жертвенных «овечек», сопровождаемых жрецами низших разрядов. Причем многие из «овечек» совсем еще дети, и явно видно, что из дальних храмов уже выгребают всех подряд. Жрецы и надсмотрщики за ненадобностью – они, скорее всего, тоже пойдут на жертвенный алтарь, наверняка все же успев перед этим закричать: «а нас-то за что?».
Ужас, страх, пыль и смрад, запах немытого и усталого человеческого тела висят в воздухе, сердце мое сжимается от жалости и боли, и только одно утешает мою возрожденную душу – мысль о том, что когда эти несчастные прибудут к цели своего путешествия, все уже будет кончено. Или мы победим – и тогда пожирающий все живое Молох прекратит свое существование, или погибнем – и в этом случае мне уже будет все равно. Но мы обязательно должны победить, ибо падре Александр сказал, что наше дело правое, а потому с нами будет сам Бог-Творец и все его небесное воинство, которые снесут херра Тойфеля и его приспешников также, как стальная коса на рассвете валит податливую и мягкую траву.
Еще бросается в глаза то, что никто не движется в обратном направлении, из города, за исключением редких гонцов, в поясных сумках которых наверняка лежат новые приказы о еще большем увеличении потока жертв. Гонцы сосредоточены и отрешены от всего происходящего, и крепко сжимают копья с красными бунчуками, означающими род их занятий, а в их ушах еще наверняка звучат слова начальственных приказов. В их душах, вероятно, царит понимание, что, вернувшись из этой поездки, они тоже могут попасть на липкий от пролитой крови и зловонный жертвенный алтарь. Из-за всего этого царящего вокруг кошмара лежащий далеко впереди на холмах Адольфбург кажется мне огромным пауком, втягивающим в себя свои жертвы при помощи липких нитей-дорог.
Выехав из дома, папа стал необычайно молчалив и задумчив. Уж не знаю, о чем он сейчас думает, но надеюсь, что о чем-то хорошем. Уж слишком много нового и обнадеживающего я поведала ему за минувшую ночь. Особенно его заинтересовала информация о тех известных мне двух мирах, где русские и немцы создали между собой прочные альянсы и успешно правят своими мирами, железной рукой направляя их к счастью и процветанию. Адольфбург все ближе, и я нет-нет проверяю, насколько быстро я смогу выхватить из кобур свои «федоровы», или, в крайнем случае, мой меч. Кстати, вариант боя, когда меч в правой руке, а пистолет в левой (или наоборот) мы с Зул тоже отрабатывали. При соответствующей ловкости обращения с обоими видами оружия это дает возможность поражать врага как прямо перед собой, так и на некотором отдалении. Правда, у меня пока еще не все получалось как надо, но думаю, что если возникнет такая необходимость, то я сумею кое-кого неприятно удивить.
– Знаешь, что Гретхен, – сказал мне, наконец, папа после длительного молчания, когда мы проехали уже половину пути, – как-то неуютно я себя чувствую после того, как херр Тойфель покинул мою голову. Как будто чего-то не хватает, или наоборот, как будто какой-то зверек гложет мою душу изнутри. Ведь ты уже должна была пережить нечто подобное, скажи мне, отчего это происходит и что надо делать, чтобы эти неприятные ощущения оставили бы меня навсегда.
Я посмотрела на папу – немного растерянного, но вполне еще бодрого и совсем не старого – и сердце вдруг сжалось от какого-то странного чувства – наверное, от любви к нему… Его надо было утешить и приободрить.
– Это пустота, папа, – ответила я, чувствуя, как вибрирует мой голос от волнения и переполняющих меня эмоций, – та самая пустота, которая осталась в твоей душе после изгнания херра Тойфеля. Это неизбежное явление, и с ним надо смириться – я тоже пережила нечто подобное. Единственное средство против этой жадной пустоты – заполнить ее Богом-Творцом, так же, как это сделала я. Для этого тебе надо заново пережить свою жизнь, вспомнить все свои поступки – и добрые и злые. После этого ты должен будешь покаяться – в первую очередь перед самим собой – за все зло, которое ты, возможно, мог совершить, даже и не ведая того, что творишь. И тогда, папа, придет к тебе успокоение и понимание. И вот с этим искренним покаянием, успокоением и пониманием ты должен будешь отправиться к падре Александру, для того, чтобы он дал тебе свое прощение и свою благодать, которая и поселится в твоей душе на месте той пустоты, которая сейчас гложет тебя с такой силой. Это неизбежно, папа, и лучше идти к этой неизбежности с чистым сердцем и открытыми ладонями, чем пытаться убежать от того, от чего убежать просто невозможно. Я пошла на это вполне добровольно – и теперь, как видишь, полностью счастлива.
– А как же меч, дочь, – спросил меня папа, – и прочее оружие? Разве оно не противоречит той благодати, которую обращает на тебя твой Бог- Творец? Ведь мы, тевтоны, не мыслим свою жизнь без меча. Меч защищает нас от набегов дикарей, и он же кормит нас, когда мы сами идем на них в ответный набег.
– Меч, папа, – сказала я, – мы обращаем только против внешнего врага. Меч – это наш ответ внешнему злу, которое хотело бы, чтобы мы были слабыми и безоружными. А между своими, между теми, кто тебя любит и способен стать твоим другом, не может быть никакого меча, только добрым словом нам следует воздействовать на тех, кто является нашим братом. Надеюсь, что весь наш народ, освободившись от злого херра Тойфеля, покается за свои вольные и невольные грехи, и снова придет к Богу-Творцу, которого когда-то покинули наши предки.
– Хорошо, дочь, – немного подумав, сказал папа, – я подумаю о том, что ты сказала – разумеется, если твоим друзьям удастся уничтожить херра Тойфеля. В противном случае наша беседа просто не имеет смысла, ибо все мы погибнем, и никого не останется в живых, включая и тот самый «народ», о котором ты так печешься. А ведь он совершенно разный, этот народ. Народ – это не только ремесленники из промышленных кварталов и мелкие фермеры, приписанные к фольксштурму, но еще и инженеры, врачи, учителя, кадровые солдаты. Будет ли им хорошо, когда ты скажешь «нет ни тевтона, ни
