форме «голый торс», и их плотные груди – у кого-то чуть больше, у кого-то чуть меньше – вызывающе торчали вперед заостренными сосками. Амазонки вокруг нас все как одна были стройными подтянутыми мускулистыми девицами, двигающимися так, будто внутри них были вставлены стальные пружины. На их фоне мы выглядели тремя жирными рыхлыми неуклюжими бабами, хотя там, дома не имели причин жаловаться ни на свои фигуры, ни на физическое развитие. Но, наверное, все познается в сравнении.
Я еще подумала, если физические возможности этих амазонок такие же, как и их внешность, то нам будет очень тяжело соревноваться с ними, безотносительно к нашему нынешнему состоянию. Что самое странное – эта мысль не вызвала у меня ни привычного раздражения, ни приступа злобы, а только осознание того факта, что нам надо бы готовиться к тяжелым испытаниям, чтобы не опозориться рядом с этими прирожденными воительницами.
Это предчувствие подтвердилось в тот момент, когда одновременно с краем солнечного диска, показавшегося над горизонтом, на зарядку вышли воины-мужчины этого отряда во главе с его командирами – капитаном Серегиным и падре Александром. Правда, к тому моменту, проветрившись на свежем утреннем ветерке, мы были уже почти в порядке, и из всех симптомов неизвестно откуда взявшегося похмелья у меня осталась только сухость во рту.
– Ро-о-о-та, – скомандовала Кобра, – на зарядку бего-о-ом марш!
И мы побежали. С каждым метром я убеждалась, что нам не тягаться с этими совершенными живыми боевыми машинами, в которых амазонок превратила русская боевая дрессура. В принципе, получив возможность глянуть на события в храме Сатаны как бы со стороны, я могла восхититься их ловкостью, слаженностью, меткой стрельбой и неудержимой яростью рукопашного штыкового боя, и, кроме того, понять, на какую высоту русскими было поднято искусство индивидуальной подготовки каждого бойца.
Но нам от этого понимания было не легче. Ноги после первых двух сотен метров стали ватными и заплетающимися, глаза заливал пот, а сердце, как пойманная птица, отчаянно билось о грудную клетку. Первый километр я преодолела на одном лишь чистом упрямстве, воображая, что сейчас последует команда «Стой» – и я просто упаду на землю и умру. Но такой команды все не было, и я продолжала бежать, проклиная себя за упрямство. Несчастный случай произошел не со мной, а с Дафной, которая вдруг запнулась и, вывалившись из строя, и растянулась на земле лицом вниз.
– Ро-о-о-та, стой! – скомандовала Кобра, и пересмеивающиеся амазонки остановились, явно это для них действительно была легкая утренняя прогулка.
А вот нам с Луизой, едва живым, не говоря уже о навзничь лежавшей Дафне, было не до смешков. Быть бы живыми. Тем временем Кобра пробормотала нечто вроде «переборщила» и приказала перевернуть Дафну лицом вверх. Та оказалась вполне живой, но без сознания, с покрасневшим от напряжения лицом и рассеченной при падении бровью. Кобра щелкнула пальцами, и тут же прямо из воздуха рядом с нами материализовалась Лилия.
Кобра указала ей на Дафну и что-то сказала, но что именно, я не расслышала. Лилия кивнула и принялась тыкать в мою товарку своими пальцами.
– Мэм, – сказала я Кобре, – извините, пожалуйста, но нам с Луизой тоже плохо, очень плохо.
Я ждала, что нас обругают и снова поставят в строй, но этого не произошло. Вместо этого Кобра извиняющимся тоном сказала:
– Ничего, девочки, вы уже и так пробежали вдвое дальше, чем я рассчитывала. Оставайтесь здесь со своей подругой, а потом, когда Лилия с вами закончит, вы все втроем самостоятельно вернетесь в лагерь.
Я постаралась получше присмотреться к сержанту. В служебной обстановке свой позывной она оправдывала на все сто процентов, представляя из себя леденящую кровь суровость. Но если дело касалось личных взаимоотношений, то она совсем не была такой мерзкой сукой, как сержант Майер или другие известные мне представители нашей «доблестной» армии, считавшие, что подчиненные – это рабы, отданные в их полное и безраздельное владение.
По сравнению с ними сержант Кобра – и родная мать, и старшая сестра в одном флаконе. А уж как ее уважают амазонки… и обожают так, будто она их богиня и в то же время любимый поп-идол. Эту загадку я разгадать пока не могу, но обязательно разгадаю, а сейчас мы, задыхающиеся и полумертвые, остались в степи, чтобы Лилия могла совершать над нами свои издевательства при помощи пальцев. Рота амазонок побежала дальше – только пыль завилась между холмами. Нет, после ее экзекуции ноги у нас окрепли, и в голове хорошо прояснилось, но только я все равно, хоть убей, не помню, что с нами вчера такого произошло.
И только уже подходя к лагерю, я вдруг вспомнила свой страх, вспомнила сосредоточенное и печальное лицо падре Александра, кладущего правую руку мне на лоб. И боль, боль, боль – жгущая огнем боль, пронизывающая меня от макушки до пяток. Теперь мне было понятно, почему у меня нет привычных немотивированных приступов злобы, почему я вспоминаю прошлую жизнь Мэри Смитсон как бы со стороны, почему сегодня утром мне было так плохо и тяжело. Все потому, что вчера священник-ортодокс, следуя каким-то своим, неведомым мне, целям, залез в мою черепушку и выкинул оттуда все, что он считал там лишним. И вот теперь я пуста, как чисто выметенная и вымытая комната, а того, что во мне было ранее, уже более никогда не найти.
– Луиза, – спросила я у подруги, – ты помнишь, что было вчера вечером?
– Да, Мэри, – почему-то шепотом сказала та, – помню. Вчера из нас изгоняли дьявола, и падре Александр начал как раз с тебя. Ты так страшно билась и кричала – но амазонки держали тебя крепко-крепко. Я думала, что ты сейчас умрешь. Потом ты перестала кричать, упала и уснула, а потом настала моя очередь – и я больше ничего не помню, кроме сильной боли, пронзившей все мое тело.
– Да, – сказала Дафна, – я помню, как мучили вас обеих. Мэри очень долго, а Луизу, наоборот, быстро…
