— Тогда возьмем влево.
Наугад по бездорожью, по мерзлым купенам запрыгали санки, и мы скоро подъехали к молодой, затканной изморозью рощи. Дядька Себастьян останавливает коня, соскакивает с саней и радостно поднимает голову вверх. Над нами в самом деле кто-то развесил чудо: каждое прихваченное инеем деревцо налилось солнцем и хвасталось красными кистями. Я еще никогда не видел столько, как теперь, калины и как завороженный осматривал и прибитые морозом кисти, нависающие прямо над головой, и тени, на которых тоже выразительно, как рисованные, выделялись грозди.
— Хорошо, Михайлик? — заговорщически жмурится на меня дядька Себастьян.
— Ой, хорошо как! — щипаю несколько промерзших кистей калины. — И где ее взялось столько?
— Где? — призадумался, помрачнел дядька Себастьян. — Старые люди говорят, что когда-то и здесь были непроходимые болота. А когда однажды ордынцы напали на село, сюда бросилась убегать свадьба и все девушки, которые были на ней. Ордынцы за ними, потому что они красотой торговали аж по Царьградах, а девушки — в тину, ну и потонули в ней. Со временем на этом месте выросла калиновая роща. Летом, люди говорят, это место до сих пор стонет-отзывается девичьими голосами.
Вдруг мы вздрогнули: кто-то, напевая, шел между кустами калины. Скоро появился мосластый кривобокий конь, за ним частил невысокий человечек с большим мешком за плечами; его серое плоское лицо было похоже на торчком поставленный полумисок со студнем. Он с опаской посмотрел на нас, поморгал редкими ресницами и спросил у дядьки Себастьяна:
— И вы, значится, приехали ломать калину?
— А вы ее ломаете?
— Ну да, ну да, а то что делать зимой? Рыбу глушить запрещают, так вынужден был перейти на калину.
— Простуду лечите ею?
— Нет, я ее, голубку, в город вожу, продавать, значится. Городские имеют глупые деньги — даже калину покупают, любуются ею, вроде сроду не видели.
Дядька Себастьян заглянул в мешок плосколицего, вытянул искалеченную кисть калины, рассердился, сразу перешел на «ты»:
— Кто тебя научил ломать руки деревцам?
— Руки? — удивился, хихикнул плосколицый и посмотрел на дядю Себастьяна, как на чудака.
— Ты не хихикай, ум недозрелый; потому что положу на санки и в уезд отвезу!
— Большой крик за малый пшик! — обижено заметались узкие, присосанные губы. — За что мне такая канитель?
— Не калечь дерево! Оно семь лет после твоих рук будет слезой плакать. Нож имеешь?
— Имею.
— Сейчас же зачисти все изломы, не будь ордынцем среди такой красоты!
— А мне, значится, что? Если надо зачистить, так зачищу. Вы в начальстве ходите?
— Разве же не видно?!
— Да видно. С Литина или из Винницы?
— Из Винницы.
— Значится, есть такой приказ, — удивляется мужчина. — Дождалась и калина приказа. Вот я сейчас же зачищу свои следы. — Он вынул нож и исчез за теми деревцами, которые до сих пор за их красоту калечат люди…
Между роскошными красными кистями выезжаем на луг, дальше на дорогу — и вперед, вперед, а всполошенные мысли ширяют сквозь тьму веков, и в моих глазах стоят те перехваченные ордынскими огнями девушки, из которых проросла калина. Вот я даже услышал, как застонала земля. Осмотрелся. Нет, это гудела над рекой небольшая мельница, тяжелое обмерзшее колесо лихорадило ее, а она делала свое дело, как человек, и стонала, как человек.
— Теперь, Михайлик, уже недалеко. Не замерз?
— Не замерз.
— Все равно немного пробежимся.
И мы бежали взапуски с дядей Себастьяном, он перехватывал меня, подбрасывал вверх и ловил, как мяч, а умный конь искоса посматривал улыбающимся глазом и сам догонял нас.
Вот и Майдан-Треповский, и река Гарь, и крутояры, и глинистые красные холмы, обросшие хатами-белянками. Мы въезжаем на школьный двор, где яснеет большими окнами двухэтажная, красного кирпича школа. Во дворе сейчас тихо (школьнике разъехались по домам), и только голуби воркуют на тепло.
С боязнью и радостью я поднимаюсь протертыми металлическими ступенями на второй этаж. Вот дядька Себастьян останавливается у высоких дверей и осторожно стучит кулаком.
— Заходите, заходите!
Мы переступаем порог просторной комнаты, здороваемся с немолодым в очках мужчиной, седые волосы которого легли на плечи. Дядька Себастьян
